Но вот по-настоящему он помог опубликоваться — причем с переводом, за границей — другому прозаику. Лет 15 назад тот с гордостью говорил мне, что в Париже ему выплатили 65 тысяч франков. Я намеренно не называю этого прозаика, его имя мало кому сейчас что скажет; да и то, что было переведено и представлено французам как лучшее из современной струи, оказалось проходной модерновой туфтой. А почему Битов пошел на это? Причина, думаю, проста: пол у этого прозаика — женский…

* * *

А вот и третий из приглашенных тобой писателей — Александр Кабаков. Его имя зацепилось потому, что я с ним пересекался. Вот это, скажу тебе, Володя, — твой кадр. Сноб и конформист, хорошо чувствует время. В 70-е писал юморески, регулярно печатался на 16-й странице «Литгазеты», получая «Золотых телят». Это не я так сказанул, а мой давний персонаж во времена книжного голода восторженно завопил у магазина: «Ура, «Золотых телят» дают!» А премия называлась, конечно, «Золотой теленок».

Так вот, Саша в своей сатире едко высмеивал всяких советских буржуинов — фарцовщиков, цеховиков, тучных завмагов… Причем с квалифицированным описанием их антуража: предметов роскоши, деталей зажиточного быта и прочего… Прямо внедренный в чуждую среду крот. Но все это, понятно, с советских искренних позиций, то есть — с тлеющим осмеянием. Хотя, если вчитаться, чувствовалось законспирированное почтение… Редакторы, короче, ушами хлопали и давали ему «Золотых телят» за социальное остроумие. Телят — это громко, но минимум одного он взял, а может, и двух.

Но вот демос опрокинулся, и пришел другой гегемон — капиталистический, уже с легальными буржуинами. И Александр Абрамович одним из первых его приветствовал. Он тогда служил замглавного в «Московских новостях», вовсю злободневничал, а я заглянул туда и Сашу не узнал. Он разве что чепчик не подкидывал в честь нахлынувших перспектив: нищему советскому инженеру банально изменил, а бывший фарцовщик стал у него двигателем коммерции… Теперь Саша готов поменять справедливость на свободу без всякой сдачи. Четко прощупав, где теперь кучкуется читатель — а кучкуется он от скуки в поездах дальнего следования, — Кабаков, как официант с салфеточкой, тут как тут: основал издательство «Саквояж». Средний уровень скучкующих ему известен, и к отправлению поездов он поставляет им гладенькие книжки. У него все о’кей.

Как уважаемого писателя его приглашало недавно, кроме прочих, и «Радио России» — на вечера разговоров о том о сем с продолжением. Говорил, конечно, пресно; но странно ожидать, что он что-то вякнет супротив режима, который лично ему на ногу не наступал. Это я себе могу позволить ухмылку: «Однажды наступило счастье — и сразу на мозоль…».

Так что как прозаика я его ближе пятой сотни к Олимпу не подпустил бы. Пусть и был у него шумнувший роман типа «Невозвращенец» (в прежние времена это был бы, конечно, «Отщепенец») — в общем, что-то звучное, и легло в удачную колею. Но тут уже я сам выступаю как «совок» махровый: «Я Пастернака не читал, но скажу…». А тебе-то, кстати, чем приглянулся А. Кабаков — а, Путин? Пробуксовка по Хрэйду, что ли, как сказал один щепелявый мужик? Ведь и сам Кабаков не поверит, что ты его читал.

Разглагольствую же так уверенно потому, что в 1982-ом был с ним в одном семинаре молодых сатириков и юмористов в писательской Мекке — Малеевке. Я туда попал случайно, а вот Кабаков — заслуженно. По окончании был сидячий фуршет, а где как не в крепком застолье раскрывается масштаб личности. «Исключения редки», как сказал Пушкин, в чем я убедился лично. Так что смело говорю: Кабаков — это твой кадр. Оба слюните палец и поднимаете над собой: ты ловишь рейтинг, а Кабаков — пользительные дуновения. В придворные мемуаристы тебе годится, а вот в историю литературы — на задворки.

Они сообща могли бы поднести тебе своеобразный подарок: легонько отрепетировав, разыграть сценку классического застолья. Скажем, из сатирической повести Андрея Платонова «Город Градов», 1930 г. Уж они-то знают, что Платонов — отдельная, непостижимая величина в литературе. В частности, высоко чтит его Андрей Битов, читал по нему лекции. Что ж, через 2 года я за них это сделаю. А ты представь, как оно могло быть перед тобою зачитано и даже разыграно в лицах. Далее — только текст из повести; не все подряд, а с некоторыми сокращениями.

«Чай пили молча и с удовольствием, разогревая им настроение. … Чувствовался страх и скрытая радость избавления от ответственности. …

— Не республика мне нужна, — объяснял Бормотов, — …а непрерывное государственное начало и сохранение преемственности…

Еще давно Боромотов сказал, что в мире не только все течет, но и все останавливается. … Незаметно чай кончился, самовар заглох. Марфа осунулась и села в уголок, устав угождать. Тогда за чай заступилась русская горькая.

— Вот, граждане, — сказал счетовод Смачнев, — я откровенно скажу, что одно у меня угощенье — водка!.. Ничто меня не берет — ни музыка, ни пение, ни вера. … Ничего духовного я не признаю, то — буржуазный обман…

Смачнев, несомненно, был пессимист и, в общем и в целом, перегнул палку. Но действительно, что только водка разморозила сознание присутствующих и дала теплую энергию их сердцам.

… Первым по положению встал Бормотов.

— Граждане! … Видали, что значит служба? И я должен всему благожелательно улыбаться, терзая свой здравый смысл, а также истребляя порядок, установленный существом дела! …

Бормотов хлебнул пивца для голоса, оглядел подведомственное собрание и спросил:

— А? Не слышу?

Собрание молчало, истребляя корм.

— Ваня! — обратился Бормотов к человеку, мешавшему пиво с водкой. — Ваня! Закрой, дружок, форточку! Время еще раннее, всякий народ мимо шляется…

Бормотов умиленно подождал и закончил веско:

— Вот, милые мои, где держится центр власти и милость разума! Мне бы царем быть на всемирной территории, а не заведовать охраной материнства и младенчества своих машинисток или опекать лень деловодов!

Тут Бормотов захлестнулся своими словами и сел, уставившись в пищу на столе. Собрание шумело одобрением и питалось колбасой, сдерживая ею стихию благородных чувств. Водка расходовалась медленно и планомерно, вкруговую и в общем порядке, оттого и настроение участников ползло вверх не скачками, а прочно, по гармонической кривой, как на диаграмме.

Наконец встал счетовод Пехов и спел, поверх разговоров, песню о диком кургане. … За Пеховым встал бухгалтер Десущий и пропел какой-то отрывок из какой-то оперы, какой — никто не понял. Десущий славился своей корректностью и культурностью в областях искусства и полным запустением своих бухгалтерских дел. …

— Любимые братья…! — начал раздобревший от горькой Рванников. — Что привело нас сюда, не щадя ночи? Что собрало нас, не сожалея симпатий? Он — Степан Ермилович Бормотов — слава и административный мозг нашего учреждения, …наставник порядка и государственности великой неземлеустроенной территории нашей…! И пусть он не кивает там мудрой головой, а пьет рябиновую златыми устами, если я скажу, что нет ему равных среди людского остальца…!