То, что являлось в видениях пленнику Чарум-Хаккора, чем бы оно ни было, теперь на свободе и недосягаемо для Дидакта.

Отсутствующего вот уже сорок или пятьдесят лет.

А еще маячит этот призрак огромного изящного кольца – вкупе с загадочным страхом магистра строителей, который обрушился на боевых сфинксов и оставшиеся в них отпечатки детей Дидакта.

То, что мне удалось узнать о схизме Предтеч, представляло собой тонкую ниточку, но все еще интриговало. Мои другие воспоминания не пускали меня в те времена, возможно, в ожидании большей умудренности… или подходящего момента.

Десять тысяч лет назад, вскоре после завершения войны людей с сан’шайуумами, наиболее благородные из Воинов-Служителей, прометейцы, занимали самое высокое место среди Предтеч – выше, чем тогда, в своем социальном положении и в иерархии власти они еще не поднимались. Их падение произошло одновременно с принятием важнейшего стратегического решения. За этим маневрированием стояла угроза, возникшая за пределами Галактики, угроза, возможно, теоретическая, но тем не менее ужасная. Помня о том, что сказал мне Дидакт, я пришел к выводу: эта угроза являла собой то, против чего сражались люди и что они победили. Или, по меньшей мере, изгнали, воюя одновременно и против Предтеч: Потоп. О Потопе я все еще мог узнать очень мало или почти ничего, но не сомневался: рассказанная моей матерью история о звездной болезни – всего лишь прикрытие.

Тайна победы людей над Потопом так никогда и не была раскрыта.

Но все предвидели возвращение Потопа.

Архитектор, казалось, утверждал, что новая выдающаяся стратегия (а также и новое оружие?) сделала старомодных воинов, армии и флоты излишними.

Вскоре после этого Дидакт и его товарищи-прометейцы были изгнаны из Совета. Я предположил, что тогда Дидакт был вынужден отправиться в ссылку и вошел в Криптум.

С тех пор и по сей день Воины-Служители все больше и больше маргинализировались, их касты переоценивались, их флоты и армии распускались.

Ночь за ночью я боролся, пытаясь получить больше информации; день за днем страдал от вежливой снисходительности отца и печальной задумчивости матери.

Я только что начал исследование глубин отпечатка Дидакта, все еще медленно открывающегося и расширяющегося во мне. Для сокрытия и медленного раскрытия были свои основания. Эти ресурсы не предназначались для моего персонального развлечения, даже для моего роста и обучения. Они должны были содержаться в глубине, противиться агрессивным попыткам проникновения и раскрыться только в том случае, если я вернусь на важную и ответственную позицию.

Только если я отважусь.

Если потеряю защиту отца и снова окажусь в руках магистра строителей, то стану опасным и для Дидакта. Мои воспоминания могут быть мучительным способом вырваны из меня и выставлены на обозрение магистра строителей, чтобы тот нашел в них инкриминирующую информацию.

Может быть, это уже случилось с людьми.

Для меня была невыносима мысль о том, что Архитектор, возможно, в этот самый момент отбрасывает в сторону растерзанные тела Чакаса и Райзера и разоряет Эрде-Тайрин, вынюхивает потенциальное сопротивление и крушит всех, кто оказывается на его пути.

Беспокойство превратило меня в непоседу. Домочадцы Предтеч никогда не спят. Эквивалента ночного времени и отдыха не существует, но есть мгновения покоя, когда все удаляются на персональное созерцание и подготовку к следующему туру активности. В традиционном хозяйстве строителя эти моменты сакральны. Таким образом, в течение любого дневного-ночного цикла есть часы, когда в доме – а в нашем случае почти на всей планете – воцаряется тишина. Улицы и проселки снижают свои потоки. Даже анциллы и автоматизированные системы снижают активность вследствие уменьшения запросов.

Но ко мне это не относилось. Я предпочитал заниматься своими упражнениями в одиночестве, без нательной брони, просто для того, чтобы позволить моему развивающемуся «я» – каким бы оно ни было – сообщить мне, в каком направлении оно движется. Я все еще мутировал, все еще изменялся совершенно непредсказуемо. Дидакт не оставил ничего от меня прежнего.

И потому я стал непоседой. Я мерил шагами километры коридоров, ведущих в сотни пустых помещений, которые воссоздавали свой изящный декор в контрастном свете только в присутствии Предтечей. Часть нашего дома и зданий на территории имения никем не посещалась сотни лет. Во многих находились подарки и записи прежних членов нашего клана и союзных кланов, включая предков самого магистра строителей. Я испытывал извращенный интерес к связям магистра строителей с моей семьей и через реактивированные дисплеи – прискорбно воодушевленные тем, что кому-то понадобились, – узнавал о беспримерных контрактах и политических союзах, насчитывающих двадцать пять тысяч лет, задолго до рождения моего отца.

Я провел много часов, слушая маленькую чудаковатую анциллу, занятую каталогизацией и изучением последствий миллионов контрактов, заключенных моей семьей, миллионов возведенных сооружений.

Миниатюрная, цвета выцветшего сапфира фигурка с почти рассогласованными очертаниями, с ресурсами, не обновлявшимися и не подвергавшимися апгрейду минимум три тысячи лет, анцилла исполняла свой долг, всегда старалась угодить, была предана без меры, но при этом становилась все более эксцентричной. Она провела меня по архивам, содержащим сведения о более чем тысяче планет, трансформированных моим отцом и когортами его строителей, а потом с явной гордостью раскрыла мне сведения о самых крупных контрактах: десятки звезд, украденных сдерживающими и сборочными полями. То же самое касается звезды в системе сан’шайуум.

В этих архивах более всего привлекали меня намеки на крупномасштабное оружие. Архитектор под своим прежним именем Фабер совместно с отцом создал и предложил Совету такие конструкции. В архиве отсутствовали какие-либо указания на то, одобрил ли Совет их предложение или ответил отказом. Никто, однако, не высказал возражения против окончательной кольцеобразной конструкции огромных Ореолов.

Тысячи лет политики и прогресса.

Мой отец, конечно, никогда не хвастался своими работами и влиянием, а я, будучи манипуляром, не проявлял к ним особого интереса. Но теперь я понял, как ему удалось обеспечить мое возвращение.

Но я совершенно точно искал не это.

У моего беспокойства были другие мотивы. То, чем я становился – кем становился, – имело собственный круг интересов, и я потакал им. Проблема собственной неопределенности состоит в том, что перед тобой маячит множество вариантов, кандидатов, соперничающих за твое окончательное «я», и пока шли часы и дни, самые сильные выходили на передний план, но потом находились еще более сильные и вытесняли их с первых мест…

Но дела так или иначе шли к развязке в скором будущем. Для главенствования будет достаточно одного моего «я», поддержанного раскрывающейся мудростью Дидакта.

Во время одной долгой прогулки, через двести домашних дней после моего возвращения, я наткнулся на отца, беседовавшего с каким-то гостем в редко используемой приемной палате с купольным залом посредине нашего растянувшегося в длину дома и километрах в десяти от моих собственных башенных покоев.