Нюре всегда нравилось смотреть на спящего мужа и чувствовать свою нужность, необходимость. Для женщины, которой Бог не дал детей, на нём одном сходились, сочетались, объединялись общей необоримой силой два основных женских начала – любящей жены и матери. Она всегда нежно гладила Аскольда по голове и еле слышно напевала ему какую-то тягучую татарскую песенку, происхождение которой никогда не знала, помнила лишь мамин голос, запечатлённый в её собственном далёком детстве. Богатов в такие минуты, наверное, видел цветные мальчишеские сны, потому что светло улыбался и бормотал что-то невнятное. Вот и сейчас тёплая рука женщины самопроизвольно потянулась к остриженной коротко голове мужчины. Тот, предвосхищая, видимо, её прикосновение, заулыбался во сне… А может, вовсе не её???

Нурсина одёрнула руку, так и не коснувшись спящего. Это уже был как будто чужой мужчина.

Она спустилась вниз в гостиную, не думая, машинально подошла к бару и достала наполовину ещё полную бутылку коньяка… Нервы… Мысли… Какой-то тяжёлый вакуум, будто в нём таилось нечто огромное и плотное, как чугунное ядро Царь-пушки[43], и только лишь прикрывалось невидимым, неосязаемым обличием пустоты. Хотелось успокоить нервы, унять мысли, наполнить пустоту чем-то более определённым, прогнозируемым в своём действии на психику и душу. Нури звучно выдернула пробку и сделала большой жадный глоток. Жидкость пролилась горячим потоком вниз, немного согрела, чуть притупила боль и провалилась в пустоту, растворилась в ней бесследно как в космической чёрной дыре. Женщина достала сигарету, но прикуривать не стала (в доме не курили), а, прихватив пузатый бокал, поднялась снова к себе.

Аскольд мирно спал, обнимая подушку и улыбаясь во сне. «Ну и пусть… пусть идёт… к ней, – подумала Нюра, умиротворяясь видом спящего мужчины. – Главное, чтоб он был счастлив».

Она присела к столику и машинально включила компьютер. Последние годы, чтобы хоть как-то отвлечься от серости и однообразия жизни, она погружалась в виртуальную реальность и растворяла в её мнимой насыщенности своё одиночество. Это получалось самопроизвольно, почти неумышленно, как выпить таблетку анальгина при ноющей зубной боли. Так случилось и сейчас, вовсе не осмысленно, не специально. И поначалу «таблетка» сработала, помогла. По экрану побежали буковки, циферки, картинка заставки, постепенно расцвечивая, пробуждая к жизни иную, чужую, кажущуюся всамделишной заэкранную действительность.

«А я… я проживу как-нибудь, – нехотя текла в сознании параллельно виртуальной живая реальная мысль. – Не пропаду… Может, ещё буду счастлива… Может, он ещё вспомнит когда обо мне…».

Компьютер включился окончательно, система загрузилась, выдав на-гора полное и неоспоримое превосходство виртуального над реальным – те самые письма.

«Не вспомнит…», – ответила Нюра сама себе и, ещё раз приложившись к бокалу с коньяком, выключила компьютер.

Действие алкоголя во всех проявляется по-разному. Кого-то умиротворяет, делает мягким, податливым, пластилиновым ёжиком, вовсе не колючим, но гладким и даже пушистым, удивительно похожим на мышку или хомячка в тёплых руках изобретательного ваятеля, предприимчивый разум которого легко подчиняется непосредственной, не утратившей детства душе. В иных же пробуждает совсем иного зверя.

Чем больше Нури прикладывалась к коньяку, тем явнее, отчётливее в ней просыпался дедушка Чингисхан. Известно, что у носителей монголоидных генов опьянение совсем другое, нежели у их европеоидных собратьев. У них больше вероятность впасть в агрессию или депрессию. Этот феномен частично можно объяснить эволюцией. У монгольских кочевников, знавших алкоголь только в виде перебродившего кобыльего молока, в процессе эволюции появился иной фермент, чем у оседлых европейцев, имеющих давнюю традицию производства более крепких напитков из винограда и зерна. Не случайно великий покоритель вселенной резко негативно относился к алкоголю вообще и к пьянству среди своих воинов в частности. Когда спрашивали его о вине, хан отвечал: «Человек, пьющий вино, когда опьяняется, не может ничего видеть и становится слеп. Когда его зовут, он не слышит и становится нем. Когда с ним говорят, он не может отвечать. Когда становится пьян, то бывает подобен человеку, находящемуся в положении умершего: если хочет сесть прямо – не может; и будет словно человек, которому нанесли рану в голову, оставаться бесчувственным и ошеломлённым. В вине нет пользы для ума и искусства, нет также добрых качеств и нравов, вино располагает к дурным делам, убийствам и распрям, лишает человека вещей, которые он имеет, и искусств, которые знает, – и становятся постыдны путь и дела его. Государь, жадный к вину, не может произвести великих дел, мыслей и великих учреждений. Бек, жадный к вину, не может держать в порядке дела тысячи, сотни и десятка. Простой воин, который жаден в питье вина, подвергается большому столкновению, то есть его постигнет великая беда. Человек простой, если будет жаден к питью вина, лишится лошади, стада, имущества и станет нищим. Слуга, жадный к питью вина, будет проводить жизнь непрерывно в смущении и страдании. Вино опьяняет и хороших, и дурных, и не говорит: дурен или хорош. Руку делает слабой, так что она отказывается брать и от ремесла своего; ногу делает нетвердой, так что отказывается от движения, сердце и мозг делает слабыми, так что они не могут размышлять здраво: все чувства и органы разумения делаются непригодными».

Когда примерно через час Аскольд проснулся от сковавшего тело холода, увидел перед настежь распахнутым окном Нури, курившую сигарету и допивающую прямо из горлышка последние глотки коньяка.

– Ты чего? – пробурчал он спросонья, укутываясь в одеяло.

– Ничего… – коротко и жёстко отрезала женщина.

– Чего не ложишься? Завтра вставать рано…

– Не твоё дело…

Богатов увидел, наконец, в призрачном лунном сиянии седые клубы густого табачного дыма, повисшие в воздухе и наполняющие собой комнату, будто туманность звёздной пыли чёрное космическое бездонье.

– Ты что, куришь тут?! – вскочил он на постели, как ужаленный. – Обалдела?! Завтра Андреич вставит нам по самое так нельзя,… у него ж нюх, как у ротвейлера! Ты чего творишь-то?!

– А ты?! Ты что творишь?! – взорвалась праправнучка Чингисхана и развернула включённый ноутбук монитором к Аскольду. – Это что?! Это как называется?! Это, по-твоему, лучше, чем курить?!

Женщина рвала и метала, высказывая, выплёскивая на ошалевшего мужа всё, что накопилось, надумалось, натерпелось за длинный вечер и ещё более длинные часы полночи. Алкоголь развязал язык, спутал мысли, сорвал тормоза, обнажив эмоции, высвободив сокрытую до времени силу вольного ветра, бескрайней необозримой степи и лихих малорослых коней воинства великого предка, несущихся из края в край, как ветер, от океана до океана, не ведающих преград, могущих остановить их всерьёз. Лишь Руси, ослабленной противоречиями внутренних язв, суждено было Богом затормозить их стремительный бег, покоряясь внешне, но не сдаваясь внутренне.