Летом, когда Пётр Андреевич (так звали аскольдовского шефа) вывез, как обычно, свою старенькую маму да тёщу на загородную дачу, то предложил и Нури подзаработать – ухаживать за старушками, готовить им пищу, развлекать всячески, да и вообще присматривать за домом. Сам хозяин не любил постоянно жить на даче и приезжал с женой лишь на выходные. Нурсина прижилась на новом месте, быстро освоилась, нашла общий язык с подопечными, которые души в ней не чаяли и всячески нахваливали свою неожиданную хожалочку[37]. Петра Андреевича это более чем устраивало, нравилась такая работа и Нури.

В этом году осень выдалась тёплая, звенящая багряным золотом нехотя увядающей на зиму природы. Бабушки не спешили в пыльную загазованную Москву, задержались дольше обычного в подмосковном покое. И только когда последний дачник покинул посёлок, а лес сбросил наземь богатый разноцветьем наряд осенней листвы, и ласковое солнышко всё реже стало появляться на небосводе, уступая место ленивому моросящему дождику, старушки засобирались домой. Завтра суббота, последний день их пребывания на даче, должен приехать за ними сам Пётр Андреевич и увезти с пожитками в город. Ну, может быть, если повезёт с погодой, они задержатся ещё до воскресенья. А за Нури уже сегодня, не заезжая после работы домой, приедет Аскольд…

«Боже мой! Он, наверное, уже приехал, – вонзилась в сознание тревога. – Я же закрыла на замок и дом, и ворота… Он стоит сейчас под дождём, уставший, голодный, продрогший и промокший насквозь,… и не знает от волнения, что подумать! А я сижу тут как дура! Боже мой, какая же я дура!!!»

Нури, как ошпаренная, вскочила с дерева, огляделась по сторонам, прислушалась к тишине… Вдруг она услышала где-то не очень далеко звук проезжающей машины. Или ей просто послышалось, показалось… Нет, не может показаться, она явно слышала удаляющийся шум мотора. Ни о чём больше не думая, не заморачиваясь лишними сомнениями, она сорвалась с места и, продираясь сквозь сучья и ветви леса, побежала на звук. Откуда только силы взялись?

Вскоре Нурсина стояла уже на обочине шоссейной дороги, а ещё через пару минут из-за поворота появились огни приближающегося автомобиля. Нури была спасена, но думала сейчас вовсе не об этом. Её сознание, сердце, душа были целиком исполнены болью и переживанием за Аскольда. Натужно заскрипели тормоза, машина остановилась и впустила в своё тепло насквозь промокшую, продрогшую, уставшую до изнеможения горе-путешественницу.

Жизнь снова покатилась по намеченному Кем-то Великим и Всеведающим курсу. Нури оставалось только послушно жить её.

Нури подвезли к самой калитке дома. Водитель наотрез отказался от какого-либо вознаграждения и укатил. Есть же добрые люди даже в наш рациональный век! Их много, и они непременно встречаются на пути, когда мы в них особо нуждаемся. А нуждаемся мы в них всегда,… как и они в нас, об этом тоже не следует забывать.

Дома всё было покойно. Фонарь у ворот светил, как ему полагалось, бабушки спали в своих комнатах беспечным сном младенца. Аскольд пока не появлялся. Должно быть, торчит где-нибудь в пробках, или привычно задерживается на работе. Привычно…? Неправильное слово, не для этого персонажа. Привыкнуть к такому режиму Богатов не мог, да и не сможет никогда, наверное. Спать по шесть часов в сутки, всё время от мучительного пробуждения до мёртвого провала в сон проводить на работе, гореть «у станка» и сгорать дотла, не щадя живота своего, посвящать себя жертвенному служению чьим-то идеалам уместно и естественно для легендарных героев первых пятилеток. Но данный персонаж не был Павкой Корчагиным[38], он есть Аскольд Богатов – личность вовсе не героическая, даже не пример для подражания в назидание будущим и нынешним поколениям, не икона, не плакат. Он человек – натура сама в себе цельная, самодостаточная, понимающая для себя место в обществе, следующая неуклонно к своему предназначению, принимающая необходимость работы для жизни, но не приемлющая жизни ради работы. Если эта работа не являлась для него самим смыслом, тем, без чего он себя не понимал, не представлял вовсе. Поэтому все будничные вечера последних полутора лет, что Аскольд работал у Петра Андреевича, были похожи один на другой, как две капли воды. Унылые, угрюмые, немногословные, посвящённые единственной за день возможности поесть горячего и бухнуться трупом в постель, сберегая, аки святыню, каждую минуту не восполняющего всех жизненных потерь сна.

Лишь пятничные вечера были иными, не похожими на срединедельные. Несмотря на усталость, на заметное даже невнимательному взгляду измождение Богатов приезжал какой-то возбуждённый, вдохновенный. И, поужинав, выпив две-три кружки крепкого кофе, погружался с головой в новый роман. Он писал до четырёх, до пяти утра, сажая горячее сердце всё новыми и новыми порциями кофе и коптя лёгкие одной за другой палочками сигарет. Ночь – его стихия, время воров и поэтов, когда в тишине всеобщего замирания, под неистовое, почти что осязаемое свечение луны либо размеренное стрекотание дождевых капель по оконному стеклу рождаются новые мысли и ложатся послушно строчками на белое полотно бумаги, как преданная и трепетная невеста на брачное ложе. Этими часами он жил, ими восполнял будничные опустошения чужого, пустого, пусть экономически необходимого, но совершенно не его существования.

А Нури опять оставалась одна. Она сочиняла и виртуозно исполняла новые блюда для ужина, варила ему кофе, придумывала какие-нибудь дела, чтобы занять себя, не отвлекая его, но всегда терпеливо ждала. Не дождавшись, в конце концов, ложилась в холодную постель и засыпала… снова одна. Так проходили день за днём годы. Но сегодня так не будет, сегодня будет всё по-другому.

Нури поднялась на второй этаж в свою комнату. Машинально включила компьютер и тут же выключила, боясь столкнуться с теми треклятыми письмами. Ей казалось сейчас, что они везде, будто приставучие вредоносные вирусы, заполнившие собой всю систему и парализовавшие её работу. Тогда Нури легла на диван, но уже через несколько секунд снова встала – не было сил лежать без движения. Её руки, ноги, всё тело сковала странная судорога, не связавшая мышцы в запутанный узел, но пульсирующая, заставляющая конечности самопроизвольно вздрагивать. Возможно, тело не отошло ещё от страха и холода лесного блуждания, а может, всё дело в нервах… Женщина походила по комнате в поисках пятого, не занятого тревогой и переживанием угла, но не найдя его, вновь спустилась вниз, в гостиную. Там, в баре обнаружила початую бутылку коньяка, не задумываясь, откупорила её и сделала два больших обжигающих глотка прямо из горлышка. Стало тепло и немного спокойнее, коньяк подействовал. Нури убрала бутылку обратно в бар, прошла через всю комнату в кухню и села там на своё заветное место возле окна.