– Что ты там лепетала про истину, чертенок? А ну, повтори!

– Истину ищут только одиночки и порывают со всеми, кто любит ее недостаточно… – проговорила она, смешно шепелявя под его тяжелыми руками.

– Порывают, говоришь? А этих одиночек, случайно, не объявляют сумасшедшими? Вот как меня хотят, например?

– Нет… Не знаю… Да какой ты сумасшедший, ты самый умный и самый… Самый… И я тебя очень люблю…

– И я тебя… Люблю… Как увидел там, в огороде, с косой, так сразу и полюбил…

– Смеешься, да? Издеваешься? Ты меня тогда вообще за мужика принял!

– Так это в первую секунду только… А потом… Потом разглядел…

– Ты? Меня? Разглядел? Что ты мог разглядеть, я ж некрасивая!

– Кто тебе сказал, что ты некрасивая? Покажи мне его, я ему морду набью! Ты даже сама не понимаешь, какая ты… настоящая, стопроцентная женщина… Моя женщина! Ты поняла, чертенок? Ты – моя!

Радостно, с ознобом подалась навстречу его губам, и снова закружило хороводом желания, и откуда-то ловкость, гибкость взялась, погребая под собой прежнюю скомканную неуклюжесть… Да, да, она может быть такой – настоящей женщиной! Даже и не подозревала, что может! И нисколько не стыдно, и совсем все наоборот, легко и весело нырять туда, в горячее нежное облако плотской радости…

Потом лежали, насквозь опустошенные, глядели в заплывающее сумерками окно.

– Это что, уже вечер, что ли? – пролепетала удивленно, не веря своим глазам. – Ничего себе день прошел… Как одна минута… Я даже не верю, что я живая, Вань… Чуть не умерла от счастья…

– А может, от голода?

– Да ну тебя! Ничего ты не понимаешь…

– Все я понимаю, чертенок. И даже больше, чем ты думаешь. Лежу вот и вспоминаю, какая еда в холодильнике есть. Любовь любовью, а еду для своей женщины мужик должен-таки добыть.

– Издеваешься?

– Ничуть! – со смехом протянул он к ней руки, убрал с лица черные непослушные пряди. – Хочешь, я картошки в золе испеку?

– Ох, а мне же… Мне идти надо, Вань, бабе Симе сдаваться… Она ж наверняка догадалась, где и с кем я целый день пропадаю…

– Что, ругать будет?

– Ой, будет…

– Ну что ж, пойдем тогда вместе сдаваться! Так и быть, прикрою тебя широкой грудью! Объясню старушке, как ты меня до греха довела. Авось она тебя простит.

– Ах, ты…

– А что? Скажу, накинулась на меня, мол, я и устоять не смог! Разве можно перед таким натиском устоять? И перед такой силой? Скосила меня, как траву в огороде!

– Ну, Вань… Ну хватит, чего ты…

Засмеялась и сама не узнала своего смеха. Сроду она с такой пошлой кокетливостью не хихикала! Хотя пошлость была такая… довольно безобидная. Можно сказать, приятная была пошлость. Вполне женственная.

– Ну, вставай, одевайся, чего разлеглась?

– Нет, ты первый…

– Нет, ты…

Так и препирались, и дружно хихикали, тоже со стороны довольно пошленько, наверное. Потом как-то все ж умудрились одеться, вышли на воздух, едва держась на ногах. Ее даже чуть в сторону повело, и засмеялась легко, счастливо, ощущая в себе приятную пустоту слабости.

– Вань, а как мы через плетень переползать будем? У меня сил нет… Может, ты мне к плетню бабы-Симиного пирожка принесешь, чтобы я подкрепилась?

– Ладно, не бойся, наши раненых не бросают… Вместе переползем как-нибудь…

И заявились на светлые очи старушки, и с ходу уселись за стол, глянули голодными глазами. Она лишь вздохнула осуждающе, но смолчала, тут же на стол принялась накрывать. Достала из печи горшок с томлеными щами, открыла крышку… Это ж можно с ума сойти от такого земного сытного запаха!

– Мама у меня тоже всегда щи в печи томила… – вдруг грустно произнес Иван, принимая из рук старухи ложку. – Я уж и запах забыл, и вкус…

– Да, Наталья, мать твоя, упокой ее душу Господи, всегда хорошо готовила. И пироги у нее были справные, и наливка домашняя… – с удовольствием подхватила разговор баба Сима. – И отец твой хорошим хозяином был… Ты ешь, Ваня, ешь, не стесняйся. И ты, Санюшка, ешь… Ишь как глаза-то совсем провалились…

Испугавшись, что сказанула лишнее, старушка коротко глянула на Ивана, стыдливо отвела глаза. Они переглянулись, морща губы в улыбках – надо же, не одобряет все-таки бабушка их поведения…

– А как вы вообще поживаете, баб Сим? – принимаясь за щи, вежливо поинтересовался Иван. – Трудно, наверное, одной?

– Да чего ж мне трудно-то… Ничего, справляюсь, я еще крепкая! Вон даже на ферму хожу по утрам коров доить, к пенсии копейку подрабатываю! Только скоро, видать, закончится моя подработка…

– А чего так? Рано утром вставать надоело?

– Да не… Чего ж мне надоест-то, я уж привычная… Просто наш хозяин заскучал, решил свое хозяйство прикрыть. Не понравилось ему с коровушками возиться, говорит, дело неприбыльное. Вот если бы покупатель какой нашелся… Ты, Вань, случаем, не найдешь ли хорошего человека, чтобы хозяйство купил? Жалко коровушек-то…

– Да отчего ж не найти, найду… Да я и сам бы не прочь… У него, у вашего фермера, вполне приличное хозяйство, между прочим. А ведь это мысль, бабушка Сима!

– Да ладно тебе, Вань… Как ты будешь хозяйством из города управлять? По телефону, что ли? Не смеши…

– А я и не смеюсь. Я вполне серьезно… Вот брошу все к чертовой матери, перееду сюда на жительство и фермером заделаюсь! Я ж мужик, в моих жилах крестьянская кровь течет, и здесь мои корни, в конце концов… Все, решено, идем смотреть ферму! – И, подтолкнув ее локтем под бок, скомандовал вполне решительно: – Ну, ты поела, Сань? Вставай, пойдем ферму смотреть!

– Ага, пойдем! – с готовностью отодвинула она от себя пустую тарелку.

– Да куда вы заторопились, оглашенные! – испуганно вскинулась им вслед баба Сима. – У меня вон еще картошка с грибами да пироги с прошлогодней брусникой…

– Спасибо, баб Сим, мы уже наелись! – уже от порога весело поблагодарила она, всовывая ноги в кроссовки.

– Э, нет… – по-хозяйски сдернул с ее ноги щегольскую белую кроссовку Иван, – для посещения фермы такая обувка вряд ли подойдет… – И, обернувшись к старухе, скомандовал: – Дайте-ка ей какие-нибудь сапоги или чуни, баб Сим!

– Ну прям! – жалобно заскулила она, пытаясь вытянуть из его рук кроссовку. – Не надо мне никакие чуни! Я и так некрасивая, а еще и в чунях буду!

– Так… Повторяю еще раз для особо умных и начитанных… – с улыбкой приблизил к ней лицо Иван, – чтобы я больше от тебя про некрасивую вообще никогда не слышал, поняла? Еще раз услышу – вожжой по заднице огрею…

– Ой, как страшно! – кокетливо закатила она глаза к потолку, не в силах сдержать счастливой улыбки. – Ладно, так и быть, сапоги надену… А ты! Знаешь, ты кто? Ты жуткий диктатор и деспот, как выяснилось!