– Да! Именно так – вознамерилась! – вытолкнула из себя с трудом, с петушиным фальцетом. Да это ничего, что с фальцетом. Главное, себя в руки наконец взяла.

– Ага… Так, значит… И прожить эту жизнь вы собираетесь с ним здесь, в этой мерзкой деревне?

– Не называйте ее мерзкой. Везде люди живут, бывает, и счастливо. Тем более Иван сам это решение принял – именно здесь жить.

– Да знаю я, знаю… Наслышана уже о его намерениях. Он парень честный, все как есть выложил. Только, я думаю, он бы на такой шаг не решился, если бы вы ему под руку не попались на фоне сложившегося безумного стереотипа…

– Простите, не поняла… Какого стереотипа?

– Ну, это же элементарно, что вы! Я для него сейчас – злая и непонятливая, а вы – добрая и понимающая. Но ваше понимание в его случае – это настоящая катастрофа, медвежья услуга… Вы хоть осознаете, что все его безумные фантазии со временем истощатся?

– Я не знаю, что вы называете безумными фантазиями.

– А я вам скажу… Иван, между прочим, находится на грани такого нервного срыва, что и до сумасшествия уже недалеко!

– Ну да… Проще всего объявить его сумасшедшим, как бедного Чацкого. Потому что он не такой, как вы и ваше окружение? Классика жанра, да?

– Ой, не надо умничать, прошу вас! Особенно про окружение! Это замечательно, конечно, что вы так хорошо знаете русскую классику, но умничать с этим обстоятельством не надо!

– А я и не умничаю. Просто каждый человек волен сам выбирать, как ему жить. И где. И с кем.

– Ну что ж, давайте ситуацию прямо по этим косточкам и разберем. То есть по трем составляющим – как, где и с кем…

– Давайте.

– Начнем с «как». Иван, между прочим, хоть и мужик, но очень привык к комфорту. И к положению управляющего крупной фирмы тоже привык. И я вас уверяю, он очень быстро без этого положения затоскует! А ведь возврата уже не будет, люди нашего круга предательства не прощают… Это он сейчас так думает, будто следует инстинкту самосохранения, и все такое… Но это же глупо, глупо! Разве инстинкт самосохранения в том заключается, чтобы свалиться в пропасть?

– Да почему ж в пропасть-то?

– Да потому! Не перебивайте меня, пожалуйста! Инстинкт самосохранения, к вашему сведению, – это всего лишь способность удержаться на плаву. А на дне жить – много ума и усилий не надо. Наверх всплыть всегда труднее. Так вот, возможности всплыть обратно у него уже не будет… Когда он это осознает, раскается, конечно. Вы, надеюсь, в курсе, что он уйдет от меня без штанов, с голым задом, что фирма принадлежит моему папе?

– Поверьте, меня это вовсе не интересует. Ради бога, пусть принадлежит.

– Нет, какие-то деньги у него на счете есть, я это допускаю… Но – крохи, самые крохи. Конечно, на ферму с коровами хватит… А потом, когда он в эту игрушку наиграется, что с ним будете делать?

– Я еще раз вам повторяю, Нелли, это его выбор!

– Да что вы заладили: выбор, выбор! Это сейчас – выбор, а потом будет – раскаяние! Ужасное, безысходное! Вы этого для него хотите? Ужаса безысходности хотите? Чтобы он навсегда застрял в этой деревне? Это сейчас здесь хорошо, и солнце светит, и зелень кругом, а осенью пойдут дожди… Я его знаю, он обязательно затоскует. И вас изведет, уж поверьте мне. Будет изо дня в день раскаиваться и тосковать, тосковать и раскаиваться…

– Чего вы от меня хотите, Нелли? Я не понимаю…

– Да ничего я от вас не хочу… Я просто прошу проявить к Ивану хоть каплю милосердия. Не делайте ему зла, будьте к нему добры… Будьте дальновидны, в конце концов! Помогите мне спасти его!

– И… что я должна сделать?

– Да ничего особенного. Просто исчезнуть… Когда из его фантазии выпадет хотя бы один фактор, он очень быстро одумается. Я прошу вас, помогите мне его спасти… Скажите, ведь вы его любите, да?

– Да. Очень люблю.

– А если любите, значит, не желаете ему зла. Я понимаю, конечно, что вы пока не готовы принять решение, но я сейчас уеду… А вы останетесь и серьезно подумаете о моей просьбе. Еще раз прошу, будьте к нему добры… Добры, понимаете? Иногда, чтобы сделать добро, надо просто удержать себя от необдуманного поступка… Надеюсь, вы все правильно восприняли и примете мудрое женское решение. Если и впрямь любите, конечно. Прошу вас, будьте к нему добры…

Она грациозно поднялась со стула и направилась к выходу из комнаты, зацепив по пути каблуком край бабы-Симиного половика. Чуть споткнувшись, оглянулась на возникшее препятствие, переступила брезгливо стройными ножками. Выйдя за дверь, процокала каблуками по сенцам, по крыльцу, и вскоре донесся до уха шум отъезжающей машины.

– Ишь как она тебя под орех разделала… – тихо зашла в комнату баба Сима, села рядом, сочувствующе тронула за плечо. – А ты вот сплоховала чегой-то, на поводу у нее пошла. И зря! Надо было матюкнуть ее пару раз, особенно когда она про тебя этак высказалась… Что, мол, недо… Не-удово…

– Да. Она сказала, что я неудобоваримая.

– Вот-вот! Чего ты проглотила-то?

– Не знаю, баб Сим… Да и вообще – не в этом дело… В принципе, она ведь права, наверное…

– Да ты что, Сань? Неужель поверила этой злючке?

– Ну да… Она злючка, а я, значит, добрая. Только добрая девочка плюнула и попала… Нет, не хочу больше…

– Кто в кого плюнул? Ты чего говоришь, не понимаю?

– Я сейчас уеду, баб Сим. Потому что она – права… Соберусь и уеду. Как раз на вечернюю электричку успею.

– Да как же, Санюшка… Что, даже Ивана не дождешься?

– Нет. Так лучше будет. Она права…

– Так мы ж на могилку к Аннушке не успели сходить! Что ж ты, даже и бабку не навестишь? Останься хоть до утра! Утром на кладбище сходим, а там, что ж… Хотя я бы на твоем месте…

– А дневная электричка есть?

– Есть, в два часа отходит.

– Что ж, уеду завтра, на двухчасовой. Ой, как же мне плохо, баб Сим…

Ткнувшись лицом в мягкое плечо старухи, она расплакалась, вдруг осознав всю горечь принятого решения и чувствуя, как образуется внутри гулкая, слепая, неуютная пустота. Какое ж короткое выпало на ее долю счастье – можно по часам, по минутам пересчитать… Наверное, большего она и не заслужила?

* * *

– Посмотри, Аннушка, какая Санюшка у тебя выросла! Справная девка, добрая, работящая… Вот навестила меня, старуху… И к тебе, стало быть, пришла… Сейчас помянем тебя как полагается!

Присев на скамеечку у могилы, баба Сима отерла слезу концом головного платка, закопошилась, доставая из пакета захваченную из дома снедь, граненые стаканчики и пластиковую бутылку с домашней наливкой.

– Смотри, Сань, а рябинка-то прижилась, эвон какая вымахала… Эту рябинку вы с твоим отцом из лесу принесли, помнишь? Отец-то твой тещу уважал, молодец…