На следствии выяснилось, что дисциплина у гайменников была военная. Когда один из них замедлил по приказу Козначеева сходить за табаком, главарь убил его. За табак! Взял топор и при всех тут же разрубил голову… После этого желания атамана исполнялись бегом.

И вот Царь здесь, в Корсаковской кандальной тюрьме. Стоит перед Лыковым и щерится.

– Почему его не посадили в Воеводскую? Там бы ему самое место.

– Прислали по разнарядке, – лаконично ответил «майор» и отступил от опасного каторжника на шаг.

Вот подфартило, расстроился Алексей. Самый хороший округ! И в нем – такие головорезы. Ясно, что они не только каторгу, но и администрацию запугали. Шапок не снимают, на работу не ходят. А когда захотят – сбегут. И все вздохнут с облегчением. Шурка Аспид – младенец супротив Царя. Если уж японцев отсюда кто и нанял, то именно Козначеев.

Так. Но что делать? Каторга смотрит и скоро начнет посмеиваться над новым начальником. «Иваны» будут герои… Показать власть, вызвать конвой и законопатить их в карцер? Пагануцци отыщет у негодяев болезни и выпишет бумажку о невозможности наказания. Нет, спешить с репрессиями нельзя. Но вот высмеять стоит. Каторга очень чувствительна к таким вещам. А самое страшное для того, кто лезет в верховоды, – это оказаться смешным.

Пауза затянулась. Царь со своими подручными уже откровенно склабились. Лыков ухмыльнулся им в ответ.

– Ладно. Гуляйте пока в шапках, а там разберемся.

И, словно шутя, хлопнул Глазенапа по плечу. Но шлепок-то был лыковский… От его силы гигант не устоял и повалился набок. И всей своей огромной тушей рухнул на главаря. Тот, пытаясь удержаться, схватился за Васю Башкобоя. В итоге все трое оказались на земле. Вышла удивительно нелепая куча-мала. Трое жутких «иванов» барахтались на грязном полу и не могли подняться. А полторы сотни кандальников наблюдали это и ржали в голос… Наконец Козначеев вскочил, красный от злости, но надворный советник уже ушел вперед. По пути он не поленился нагнуться, подобрал с пола картуз Царя и бросил в ближайшую парашу.

Каторга продолжала смеяться. Поднялись на ноги и другие два «ивана», обескураженные и смущенные.

– Тихо, ребята! – скомандовал Лыков. – Не то клоуны обидятся и представления нам не покажут.

Люди захохотали с новой силой.

– А я взаправду обиделся! – крикнул сыщику в спину Царь. Крикнул с угрозой. Но голос его потонул в общем шуме, и Алексей не стал реагировать. Свой маленький поединок он выиграл, и это его устраивало.

Обход продолжился. Новый начальник шел не спеша, в лица смотрел внимательно. Было ясно, что человек это бывалый и никого не боится. Внезапно он остановился перед каторжным, снял фуражку, протянул руку и сказал:

– Здравствуй, Калина Аггеевич!

– Здравствуй, Алексей Николаевич!

– Приходи ко мне часиков в семь, чаю попьем да покалякаем.

Из-за плеча Лыкова высунулся «майор» Шелькинг:

– Этот очень опасный!

– Вы даже не знаете, насколько, – ответил сыщик. – Господин Голунов, ежели захочет, весь караул вам вырежет, никто и глазом моргнуть не успеет. Это ведь он научил меня снимать турецких часовых. Золотые руки!

– Но…

– Расковать. Перевести в разряд исправляющихся. В семь чтобы был у меня. С вещами!

– Слушаюсь!

Лыков продолжил осмотр и обнаружил в тюрьме множество недостатков. Чувствовалось, что настоящего хозяина нет. На кухне как раз готовили обед арестантам. Кухарь и артельщик обвешивали мясную порцию на сломанных весах. Немытую картошку на глазах у начальника округа вывалили в котел с водой и слегка пошуровали палками. Затем порубили сечками на куски, прямо вместе с кожурой. И бросили в похлебку. Еще бы у каторжных было после этого нормальное пищеварение! Но более всего поразила Лыкова пекарня. Он разломил свежий каравай, а из него потекла вода… Мякиш оказался липким: в муку для веса добавили глины. Корка с закалом, видать, для большего припека. Не секрет, что плохие смотрители на этом злосчастном припеке сколачивают состояния. Шелькинг, видать, был из худших… Лыков протянул ему каравай и сказал:

– Виктор Васильевич, я сегодня у вас отужинаю. Угощаться будем вот этим. Чтобы съели у меня на глазах. Понятно?

Смотритель побагровел.

– Вы, кажется, думаете, что дальше Корсаковска вас уже некуда послать? – повысил голос сыщик. – Ошибаетесь. На Камчатке город Большерецк второй год без полицмейстера. В Якутской области много вакансий: в Усть-Ямске, Зашиверске… Когда я буду делать доклад Галкину-Врасскому, обязательно вас порекомендую. Если еще раз обнаружу такой каравай! Стыдитесь. Ведь хлеб – главная арестантская пища. Вашу баланду даже собаки не едят. И остается каторжному единственно что три фунта хлеба. А вы в него глину добавляете! Припек завышаете! Креста на вас нет, майор.

Шелькинг стоял мрачный, с гримасой незаслуженно обиженного человека. Стыдить такого – глупое занятие. Поэтому Алексей закончил на жесткой ноте:

– Пока я здесь начальник, чтобы хлеб был хлебом!

Только в лазарете обнаружился относительный порядок. Не очень грязно, и даже есть одеяла. Правда, рядом с парочкой явных дистрофиков на койке отдыхал здоровенный бугай отчаянного вида.

– Что с тобой, страдалец? – заботливо поинтересовался надворный советник.

– Грыжа, – ответил детина и сытно рыгнул. – Извела, окаянная! Нутро инда жгет! Совсем я расположения к еде лишился!

Постельные принадлежности и полотенца арестантам не полагаются. Но детина сидел на ситцевой простыне и вытирал лоснящуюся физиономию рушником. Было ясно, что Пагануцци решил не ссориться с «иванами». И поэтому они всегда получат от него нужную бумажку.

В кабинете смотрителя состоялся разговор.

– Почему так распустили Козначеева со сворой? – строго начал Алексей.

– Я бы их в рукавицы – эх! – ответил Шелькинг. – А доктор не дает! Царь и его, как их тут называют, эсаулы совсем обнаглели. На работы не ходят, шапок не снимают. Что я могу поделать, когда у них… как его? диагноз.

– Владимир Сальваторович, это правда?

– Да-с, Алексей Николаевич. Ни карцера, ни розог ко всем троим применять нельзя. Неспособные и слабосильные.

На Пагануцци было неприятно смотреть. Он понимал, что говорит очевидную ложь. Но ведь не поймают! И, глядя в пол, доктор упорствовал.

– Вас так запугали?

– Нет-с! Это я как классный врач заявляю и готов подписать. У Мурзина эпилепсия, он только с виду богатырь. У Козначеева бугорчатка. У Шельменкина третичный сифилис.

– А если я прикажу первому врачу окружного лазарета переосвидетельствовать их? Где, кстати, Сурминский?