– Дарья, слушай, вот так номер! В Америке одна баба своему мужу отрезала член!

– Прекрати сейчас же, меня сейчас вырвет! – откликнулась слабым голосом Аферистка, лежавшая лицом к стене.

– Что ни говори, а баба находчивая!

Внезапно, открыв глаза, я увидела перед собой белую стену. Я была совершенно одна. В изоляторе. Но где? В тюремной больнице? Нет, там, кажется, нет такого помещения. Так значит, это больница в Слубицах? А может, в Варшаве? Страшно болела голова, я чувствовала себя обессиленной, не могла даже приподнять руку с одеяла. Оказалось, что я подключена к капельнице. Что произошло? Почему я здесь?

Перед тем как я очнулась, мне снился странный сон. Снилось, что я стою у кровати моей соперницы. В больнице, где она умирала, я никогда не была. Это он там дежурил, а потом приходил на Мальчевского, забивался в угол и молчал. Мы оба молчали. Однажды я застала его сидящим на лестнице перед квартирой дяди.

– У тебя ведь есть ключи, – сказала я, а он поднял голову и посмотрел на меня. Я была в ужасе, взгляд у него был совершенно отсутствующий.

– Сегодня утром она умерла, – сказал он.

Перед моими глазами возникла сцена, когда я видела ее в последний раз. Забежав в продуктовый магазин, я случайно наткнулась на них обоих. Ее я узнала только потому, что рядом с ней был Эдвард, – так сильно она изменилась. От ее пышной фигуры почти ничего не осталось, теперь она казалась костлявой, зачесанные в пучок волосы открывали исхудавшую шею. Стоя у прилавка, она выбирала плавленый сыр, потом в какой-то момент повернула голову к Эдварду, и тогда я увидела ее лицо нездорового желтоватого оттенка, с темными кругами под глазами. Помню, я тогда подумала, что это из– за весеннего авитаминоза. Я не знала, что она больна.

Стоя в хвосте длинной очереди, я наблюдала, как они отходят от прилавка и направляются в сторону выхода. Эдвард нес сумку с покупками, идя на шаг сзади нее. В его фигуре было что-то лакейское, он чуть не наступал ей на пятки, весь подавшись вперед. Мне припомнился снимок из одного английского журнала, на котором была запечатлена мать последнего царя России, седовласая Мария Федоровна, в обществе верного ей казака лейб-гвардии. Он тоже шел на шаг позади бывшей царицы, готовый исполнить любой ее приказ. Они продефилировали мимо, настолько поглощенные друг другом, что ни один из них так меня и не заметил.

Жалкое зрелище, подумала я, впрочем, если бы я знала о ее состоянии, то не была бы столь сурова в своих оценках.

Входит мужчина в белом халате и, стоя в ногах кровати, некоторое время изучает мою карту, а потом, посмотрев на меня с улыбкой, говорит:

– Проснулась наша спящая красавица?

– Где я? – спрашиваю я, про себя удивляясь своему слабому голосу.

– В больнице.

– В Слубицах?

– Именно так.

– Это хорошо.

– Я тоже так думаю, – отвечает он, не переставая улыбаться.

Он меня не так понял. Я выражала удовлетворение тем, что меня не перевезли в Варшаву. Насколько далеко это было бы от Изы… Я все еще не понимала, из-за чего я здесь оказалась.

– Что со мной?

– Все будет хорошо, пани Дарья, – сказал он, не отвечая прямо на вопрос. – Вы еще напишете много хороших книг. Но пока вам придется полежать у нас пару-тройку дней.

Когда он наконец ушел, я с трудом воспроизвела в памяти кое-какие детали. Камера. Я иду с парашей к выходу, Агата преграждает мне дорогу. Говорит: «Свои привычки ты должна отстоять». И здесь обрыв. Фильм прерывается. Может, она меня избила? Между нами произошла ссора? Если она так же била меня головой об пол, как было в случае с Москвичкой, то ничего удивительного, что мне так плохо. Я коснулась рукой лба, потом провела по волосам – никаких бинтов не было. Но голова страшно болела. В ужасе я подумала, что меня парализовало, однако пальцы рук и ног двигались свободно. Голова, кажется, тоже, только это причиняло сильную боль. Я хотела еще о чем-то подумать, но все большая усталость овладевала мной, веки начали слипаться, они стали совсем тяжелыми. Постепенно я проваливалась в душный, почти наркотический сон. Я боялась, что вернется видение той больничной койки, которое, должно быть, все время маячило в моем подсознании.

Ночью повторился старый сон – рецензент моей ненаписанной книги, слова которого ввинчивались мне прямо в мозг.

Действие разыгрывается в женской тюрьме, на фоне жизни которой разворачиваются воспоминания главной героини, осужденной за убийство мужа. Перед нами проходят картины повседневной жизни женщин-заключенных. Героиня увлечена женщиной-офицером по воспитательной части, она открывает для себя сокамерниц, их непримиримое отношение к мужчинам. Они сходятся на общем неприятии мира, управляемого мужчинами и… сотворенного главным суперменом – Богом…

Автор использует Калицкую, дает часть биографии Калицкой своей героине, но Калицкая и Дарья из романа – разные люди. Это интересно, хотя понятно становится не сразу…

Назойливый голос наконец умолк – мне удалось вырваться из этого ночного кошмара. Слушать слова рецензии на ненаписанную книгу – это кошмар… Вдобавок ко всему трудно было сориентироваться, положительная это оценка или отрицательная. Голос бесстрастно пересказывал только содержание романа-призрака. Сам язык рецензии звучал странно… это была скорее разговорная речь, а не научный стиль, поэтому слова так застревали в памяти… быть может, это мое подсознание подсовывало мне таким образом «тему»…

До утра я так больше и не заснула. Я встала с постели и подошла к окну. В первых лучах восходящего солнца виднелась часть тюремного двора, а за забором – крона старой вербы. Она была зеленой и густо покрытой листьями. Мое возвращение в камеру пришлось на раннюю осень, обещанную увольнительную черти взяли. Но, по правде говоря, не так уж я в ней нуждалась. Теперь придется немного подождать с увольнением в город, потому что один из заключенных использовал свое увольнение, чтобы зарезать две очередные жертвы. А посему тюремная администрация начала осторожничать – не так охотно стала отпускать заключенных, подобных мне, на временную свободу. Я, правда, не такой уж головорез, но все-таки статья, по которой меня осудили, та же самая:

«Убивший человека подвергается тюремному наказанию не менее чем на восемь лет, вплоть до смертной казни».

В камеру я вернулась утром, когда все были за территорией тюрьмы, в пошивочных мастерских.

Я заняла нижние нары, которые были приготовлены для меня заранее. Снова произошли перемещения. Теперь внизу спим мы: я, Агата и Аферистка номер два, потому что она беременна. Маска с Любовницей отправились наверх, на мое место. Меня это огорчило – наверху у меня был своего рода оазис, элемент изоляции. Сейчас же вся моя жизнь будет у остальных как на ладони, а меня это совсем не радует. Встреча с Агатой прошла буднично, то есть мы обе усиленно делали вид, что друг друга не замечаем, пока Маска не выдержала и не сказала, свесившись сверху: