только ему забрезжит свет и смысл настоящей сказки. Иногда присказка дразнит и разочаровывает; иногда уговаривает и сулит; иногда вовлекает в сказку плясовым ритмом, иногда комическим гротеском, иногда вкрадчивым живописанием. Но карты трезвого сознания она путает всегда.

Вот, например, присказка, дразнящая и сулящая.

«Начинается сказка от сивки, от бурки, от вещей каурки. На море, на океане, на острове на Буяне стоит бык печеный, возле него лук толченый, а у него в боку нож точеный, сейчас ножик вынимается – изволь кушать»…

«И то еще не сказка, а только присказка; а кто мою сказку будет слушать, так тому соболь и куница и прекрасная девица, сто рублёв на свадьбу, а пятьдесят на прогулянье» (Сказки Афанасьева, т. II, с. 34, 82).

А это означает: приготовься ко всему и не смей перебивать, тогда все сам увидишь…

А вот присказка ритмически-плясовая и подготовительная.

«Бабушка Арина, куда ты ходила? – В Новую деревню. – Что в Новой деревне? – Утка в юбке, селезень в кафтане, корова в рогоже, нет ее дороже».

«Это присказка, сказка будет впереди. Кудель, кудель, куда ты летела, на кусточек села, на кусточек села – соловьем запела… У нас не так, как у вас, – и кудель поет соловьем» (Афан., V, 139).

Иными словами: перестраивай душевный лад, сходи с обыденного ума, ко всему приготовься, ничему не удивляйся, тогда все и узнаешь…

А вот присказка сумбурно-драчливая.

«Жили-были два крестьянина! Один – Антон, другой Агафон. Послушай, брат, – говорит Антон. – Бедовая туча к нам несется, – а сам как лист трясется. – Ну, что ж за беда? – Да ведь град пойдет – весь хлеб побьет. – Какой град! Дождь будет. – Ан град! – Ан дождь! – Не хочу говорить с дураком, – сказал Антон да хвать соседа кулаком. Ни дождь, ни град нейдет, а у них из носов да ушей кровь льет»…

«Это еще не сказка, а присказка; сказка будет впереди – завтра после обеда, поевши мягкого хлеба» (Афан., III, 75).

И это значит: вот смешаю тебе все карты, опрокину тебя в бессмысленную драку, так после этого ты и в сказкины небывальщины лучше поверишь…

А вот еще присказка, вводящая и вкрадчивая.

«В то древнее время, когда мир Божий наполнен был лешими, ведьмами да русалками, когда реки текли молочные, берега были кисельные, а по полям летали жареные куропатки, – в то время жил-был царь по имени Горох с царицею Анастасиею Прекрасною».

Эта присказка как будто берет душу слушателя за ее детскую ручку и ведет ее с распевным уговором прямо туда, куда надо, – в мир древний и дивный, к самому царю Гороху… Сказка уж такая: она уводит, развязывая и окрыляя воображение, упояя и вдоволь, всласть напояя его; а потом приводит назад, заканчивая или обрывая это изобразительно-вообразительное пиянство пиянственною же концовкою: «Я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало»…

Или еще выразительнее и протрезвительнее, даже с выталкиванием:

«На том пиру и я был, мед-вино пил, по усам текло, да в рот не попало; тут меня угощали: отняли лоханку от быка да налили молока; потом дали калача, в ту ж лоханку помоча. Я не пил, не ел, вздумал утираться – со мной стали драться. Я надел колпак – стали в шею толкать»… (Афан., II, 78).

А это значит: сказка кончена, протрезвляйтесь, добрые люди, от вашего мечтательного пьянства; все равно ни я, ни вы взаправду пьяны не были: только по усам текло, в рот-то ведь не попало… Идет жизненная проза с ее разочарованиями и выгонит всех нас с нашего сказочного пира взашей…

А все-таки был пир… И больше, гораздо больше: было некое паломничество в волшебные, вожделенные и мудрые края, и оттуда были принесены некие дары.

Что же приносят люди из этих мудрых краев? И что зовет и влечет их в эти волшебные страны? О чем спрашивает человек сказку? И что именно она отвечает ему?

Спрашивает человек сказку о том, о чем всегда и все люди от века и до века будут спрашивать своих родителей, пастырей и Бога, – о том, что всем нам важно и необходимо, без чего трудно жизнь прожить и без чего мы все-таки в труде и страданиях проживаем ее и уходим из жизни, многого не поняв и не осмыслив; а под конец жизни вздыхаем: «Прошла жизнь; о, если бы это было прожито начерно, а теперь бы начать жизнь заново и жить бы ее начисто!..»

Человек спрашивает сказку, а она отвечает ему – о смысле земной жизни. Но спрашивает он как существо, еще не узревшее и не постигшее Бога. Спрашивает по-младенчески, беспомощно, недоуменно, коснувшись зла и страха на земле, но не коснувшись или едва коснувшись ризы Божией; как испугавшееся и задумавшееся дитя спрашивает маму или няню – с широко раскрытыми глазами, в которых и испуг, и тревога, и любопытство, и благоговение; как если бы ответ был легок и прост, и с тем, чтобы немедленно поверить… А ответ ему дается не из религии, а из дорелигиозной, магической глубины, где инстинкт, художество и опыт жизни скопили некую национальную, но не последнюю, а предпоследнюю суеверно-языческую мудрость…

…Что такое счастье? Само ли оно в жизни приходит или его надо добывать? И что нужно, чтобы добыть его? Неужели непременно нужны труды, испытания, опасности, страдания и подвиги, все эти «утруждения великими службами»? И как же слагаются эти испытания и подвиги? И есть ли на свете люди бездольные и бессчастные? И откуда эта бездольность и бессчастность? Можно ли ее преодолеть или она суженая, роковая? И в чем же счастье человека? В богатстве ли? Или в любви к свободе? Или, может быть, в доброте и правоте? В жертвенной любви доброго сердца?

…Что такое судьба? Что это значит: умным горе, а дуракам счастье? И какие же это такие – дураки? Может, они вовсе не дураки? Что это значит: «на роду написано»? И неужели судьбу нельзя одолеть и человеку остается покорно сидеть у моря и ждать погоды? Или всякий человек своему счастью кузнец? И как быть человеку в трудную минуту жизни, когда горько плачется и тужится, а ума ни к чему не приложить? Как быть человеку на распутье жизненных дорог и на тропинках жизненного леса, в беде и в несчастье?..

…А ведь есть в мире злые силы… Злые существа, посвятившие себя злодеянию, – свирепые, беспощадные, наслаждающиеся своими пакостями, всегда готовые «сломать» или «съесть» человека… Кто они? Откуда они? И как с ними