звал прапором, быстро подскочил к девчонке и стал выпытывать, схватив за плечи.

— Кто это была⁈ Что она хочет от тебя⁈

Служанка зашлась слезами и невнятно залепетала сквозь вой плача.

— Я ду… ду… думала, сбежала. А она за мной пришла.

— Кто?

— Хо… хо… хозяйка-а-а-а. Я кочергой по голове, а она стала не… не… нежитью. — У девчонки подкосились ноги, и она рухнула на коленки. А дуэнья-прапор быстро наклонился и стал внимательно слушать. Девчонка же продолжала лепетать: — Я не хотела убивать. Я просто кочергой. Она меня би… би… била всегда. И… и… вот.

Девчонка протянула руки запястьями вверх, где виднелись следы от браслетов

— Она мне на ночь рот затыкала и руки связывала туго. И верёвка была заговорённая.

Вскоре слова девчонки совсем потонули в надсадном плаче. И тряси — не тряси, без толку.

— Заберу её с собой, — проговорил прапор, помогая девчонке подняться и часто кидая взгляд на голую Аврору. — Отпою чаем, потолкую.

— Да гнать её прочь, — проговорила рыцарка.

— Нет, надо сперва понять, что происходит, — проговорил баронский племянник.

— Только я сам, хорошо? — тут же проговорил прапор и продолжил, перемежая слова королевского наречья с халумарскими. И послышалось что-то вроде «допрос» и «разведка». А ещё он почему-то называл барона не его милостью, а странным словом «командир».

Рыцарка, от которой обильно пахло вином, пожала плечами и вышла. Следом и дуэнья-прапор со служанкой покинули комнату, оставив Аврору наедине с господином.

Девушка скосила взгляд на себя голую, на глупый вишнёвый пояс, и ей стало как-то неуютно и обидно. Ведь всё, что можно сделать неправильно, неправильно и сделала: и соблазнение, и охрану.

Аврора еле пересилила себя, чтоб громко, пинком, не захлопнуть за ушедшими дверь.

— Простите, ваша милость, этого больше не повторится. Я вас больше не оставлю наедине с тварями и буду оберегать ваше ложе, — проронила девушка, подошла к кровати и положила повдоль посередине свой клинок, как знак чистых помыслов и преграду между мужчиной и женщиной, а потом и сама легла на самый краешек, положив на живот пистоль. Так было правильно. Так было в кодексе рыцарства и легендах.

Барон со вздохом сел рядом, искоса поглядывая на голую девушку, и серьёзно нахмурил брови, постукивая пальцами по своему мушкетону.

Краешек губы Авроры коротко дёрнулся в горькой ухмылке. Неужто она настолько ему не нравится?

— Вообще-то, галстук не так надевается, — проговорил барон после затянувшегося молчания.

— Галстук? — тихо спросила Аврора, скосившись на него.

— Это не пояс. Он носится на шее вместе с рубахой, у которой высокий ворот отгибается нужным образом. А ещё галстук носится с особливой заколкой.

Оба снова замолчали.

Аврора быстро встала, резким движением стянула с себя пояс-галстук и вышвырнула его в комнату для прислуги. Затем прямо на голое тело накинула патронташ и перевязь с оружием и вернулась к кровати, где перезарядила халумарский пистоль.

На пол аккуратно легли пустые гильзы, которые можно потом заново начинить. Удобные, всё же, вещи делают пришлые.

Тем временем его милость отвёл барабан мушкетона вбок и тоже вытащил пустые патроны. Он подошёл с другого края кровати, немного постоял, глядя то на шпагу, разделяющую половинки ложа, то на голую девушку, и плашмя со стоном плюхнулся на ложе. И Аврора слегка улыбнулась, ибо видела, что нравится ему — ведь гульфик обманывать не умеет.

Его милость же начал молвить о другом:

— Мой хороший знакомый, маг Юрий, говорил, что в этом городке на него напали твари Гнилого Березняка, погнавшись следом, и я даже подготовился — снарядил оружие серебром. Но он говорил, что охотились, потому что маг. Я даже немного надеялся, что тоже чародей, но оказалось, пришли не по мою душу. И даже не знаю, радоваться или нет.

— Это какая-то неправильная тварь, — покачала головой Аврора. Она тоже легла на том краю, что ближе к двери, и уставилась в потолок.

— Почему?

Аврора, прежде чем ответить, прижала к груди пистоль и покрутила головой. Она любила мягкие подушки, и эта была мягкая. Не такая, кончено, мягонькая-премягонькая, как в халумарской казарме, но вполне сносная — на гусином пуху.

— Тварь не испугалась изгоняющего заклятья, и серебро, хоть и причинило боль, но не убило. А серебра было немало. И чую, мы с этой тварью ещё встретимся.

И снова повисло молчание, затянувшись на добрую сотню ударов сердца. А затем Аврора зловредно улыбнулась, ибо хуже уже не будет, и как бы невзначай опустила руку и коснулась своего бедра кончиками пальцев, а потом провела руку выше: мимо женского лона, по упругому животу и остановила движение кисти между не очень больших, но тугих грудей, не испорченных шрамами, как коровье вымя у одной наглой рыцарки.

Его милость нервно сглотнул и тяжело засопел, отчего Аврора улыбнулась ещё шире, но улыбка тут же исчезла с её лица, потому как нос снова зачесался: в комнату опять пыталась пробраться какая-то нечисть.

Пфу. И свечи сами собой погасли, окунув комнату во власть темноты.

Барон глянул на едва различимую во мраке девушку. А когда Аврора указала на окно, быстро обернулся.

В окне же что-то шевельнулось, загораживая далёкие звёзды, мерцающие на лоскутном от редких облаков ночном небе. Сгусток неведомой тьмы вспучился бесформенной амёбой и замер на подоконнике. Послышалось частое сопение, словно это ёжик принюхивался к еде.

Тварь, незнакомая даже обученной при ордене и потому хоть немного разбирающейся в нечисти Авроре, бесшумно прыгнуло на стол. На пол упали и оглушительно зазвенели по доскам кубки и кувшин. Запахло разлитым вином.

Дар лисьего покровителя позволял не только чуять лучше обычных людей, но и лучше видеть во мраке. Не так, конечно, как кошки или совы, но терпимо. И в этом мраке Аврора различила длинные блестящие зубы и глаза. Она медленно, чтоб не вспугнуть или спровоцировать тварь, подняла пистоль и надавила на спусковой крючок.

Выстрелы прогремели дуплетом ровно в тот миг, когда его милость подхватил своё оружие, но вместо пальбы, снизу на оружии загорелся яркий белый фонарь, высветивший клыкастый комок щупалец и десятков глаз, к коему приделаны длинный, как у морского ската, хвост и широкие кожистые крылья. Такие же крылья есть у безобидных летучих лисиц и собак, ворующих фрукты в садах.

— Мать твою! — выругался по-своему баронский племянник и тоже несколько раз выстрелил.

Пули пробили существо насквозь, швырнув светло-жёлтую, слегка светящуюся