Свет падал на пол и старую железную решётку, за которой сидела обычая воровка — таких много. Поймали с поличным на рынке, когда сунула руку в тощую мошну горожанки.

— Ну, сказывай, лягушачья шкурка, что мне с тобой делать? Руку рубить или выставить в колодках на площади?

Аманда с наслаждением вытянула ноги. Никаких тебе халумари, и даже бегунки по кошелькам не те, что в столице или в портовом Галлипосе. Там они под дланью ночных баронесс, и чёрные улицы кишат ими, как крысами — наглыми, злыми, сноровистыми, а здесь — тьфу, дурные деревенщины, увидевшие ротозейку с открытой сумкой.

— Я не хотела. Оно само так получилось. Демоны толкнули под руки, — лепетала воровка.

— Ну, раз демоны. Значит, будем изгонять, — ухмыльнулась начальница стражи, затем встала и взяла с жаровни раскалённую кочергу.

— Нет, нет, нет. Не демоны, мне просто очень нужно было серебро, — затараторила воровка.

— Ты уж решай быстрее, демоны это, или тебе руку отрубить? У меня уже молоко закипает, — почти ласково произнесла Аманда, подняв кочергу на уровень глаз. Сей инструмент ещё ни разу не прикладывали к человечьей шкуре, но всячески поощряли слух, о том, что в сторожевой башне каждый день чуется запах палёной кожи и раздаются крики несчастных, коих заставляют жевать раскалённые гвозди, а на окровавленной дыбе разное отребье становится на целый локоть длиннее. И слухи делали сброд, попавший в руки стражницам, намного разговорчивее.

— Не надо! — взмолилась воровка.

— Тогда отвечай. Одна ты была или с кем-то в сговоре.

— Одна, предобрейшая госпожа. Одна. Небесной Парой клянусь!

Эх, дыба в башне имелась, и на ней даже два раза растягивали дур, оравших непристойности про маркизу. Здесь же дело кончится тем, что воровку-неудачницу на несколько ночей выставят на площади в деревянных колодках, повесив табличку, за что наказана, но предварительно дадут сорок плетей. А потом пусть обиженные на кошелёчницу люди сами решают, что с ней делать — в колодках-то деваться некуда.

Аманда ухмыльнулась, вспомнив забавное. Оно ведь как — в колодках голову не повернёшь, вдобавок ночью плохо видно, и часто после трёх ночей, проведённых на площади, воровки становились мамками, а через девять месяцев в приюте при местном храме всех божеств получалось на одного подкидыша больше.

— Готово, — произнесла писарка и осторожно подула на чернила. Сейчас бумага высохнет, и её положат на стол светлейшей маркизе, дабы та утвердила вердикт. Всё же начальница стражи не сумасбродная — и дела старалась делать по правилам. А через недельку воровку и высекут.

Аманда уже хотела глянуть написанное, но на лестнице послышались топот и стук окованного латунью кончика деревянных ножен по каменной кладке стены. И через мгновение в дверь влетела запыхавшаяся стражница.

— Это… там это… там халумарский барон, — указывая пальцем за спину, произнесла женщина.

— Ну так, проводи его к маркизе, дура, — рявкнула Аманда, быстро положив кочергу на жаровню, отчего вверх взлетел ворох искр, а серый пепел опустился на желтоватую шапку вскипающего молока. И так понятно, что барон к маркизе — знать только со знатью общается.

Но стражница покачала головой и сделала глубокий вдох, прежде чем продолжить. А начальница недовольно насупилась: у половины стражи отдышка, надо начинать гонять по Маркизину Кольцу, что, значит, не меньше двух кругов бега с утреца вокруг крепости.

— Не, он тебя хочет.

— Меня? — удивилась женщина и стала перебирать в уме, чем таким могла налить кипятку на макушку, что барон лично по её душу прибыл. Не иначе тот большой зверомуж из любимчиков и вдобавок донос написал. Вот и осерчал барон.

— Кхе-кхе, — раздалось за спиной запыхавшейся стражницы. Та охнула и залетела в помещение, пропуская знатную особу и бормоча извинения, что встала на пути.

Аманда мысленно выругалась, но сумела натянуть на лицо улыбку, и при виде барона принялась размахивать схваченной со стола шляпой и делать лёгкие полуприседы.

Халумарский барон спокойно оглядел комнату, остановив взгляд на запертой воровке. И в башне ненадолго воцарилась тишина. Как говорится, ни капли звука, и даже упавшее перо будет слышно.

— Госпожа Аманда, — заговорил генерал-барон, а затем вдруг смолк на полуслове и уставился на женщину.

* * *

Пётр Алексеевич долго и пристально глядел на натужно улыбающуюся начальницу стражи. Не так он хотел начать разговор, не так.

А дело в том, что он понял суть этого параллельного мира. И соль этого мира заключается в силе личности и мнении немногочисленных окружающих. Земля — это мир победившей системы, человек медленно, но верно превращается в безликий нейрон громадной социальной сети и придаток к промышленным роботам. Он сыт, одет, согрет, и он один из серой массы, равномерно перемешанной интернетом по поверхности планеты. Здесь же мир кристаллизован в виде мелких самодостаточных мирков, плохо связанных между собой медленно волокущими повозки быками, малочисленными почтовыми соколами, полными разбойников и нечисти дорогами и жадными до крови дикими полями и лесами. Каждый городок и есть почти отдельный мир, где изредка попадается бродячая торговка, ищущий лучшей доли менестрель или странствующая рыцарка. Именно поэтому пилигримов и прочих благочинно выглядящих путников с удовольствием привечают, ибо они приносят глоток свежего воздуха в серую и монотонную жизнь. Жизнь, где нет отпусков и выходных, где все работают столько, сколько смогут, а не по трудовому кодексу. У мастера перед глазами одни и те же подмастерья и одни и те же, проживающие на соседней улице, заказчики. Неважно, что они заказывают, пошить ли одежду или обувь, отковать подковы для ездовых коров или гвозди, сколотить лавку или ставни на окна. Мир сжат до маленьких тесных коллективов, а уж в мелких деревеньках — вообще беспросветная серость, и лишь редкие ярмарки и храмовые праздники скрашивают будни. В этом мирке человек не превращается в биошу́м, а прохожие действительно приветствуют друг друга, а не изображают из себя слепоглухонемых, стараясь не запоминать лица людей. Может, в Коруне есть что-то похожее на Землю, но не здесь — не в провинциальном Керенборге.

Генерал-барон ухмыльнулся и важно задрал подбородок. А потом неспешно отвязал от пояса кошель с золотом и с важным видом бросил на стол.

— Милейшая, пропал один из наших. Надо, чтоб он нашёлся, — произнёс генерал без предисловия.

Тяжёлое золото, вопреки расхожему мнению, не очень громко звенит, ведь оно не столь упруго, как железо или бронза, и звуковые колебания