Еврей, заказчик и вдохновитель триптиха, пожелал, чтобы центральным местом картины стала история его брака.

— Почему он велел изобразить себя в пещере? — спросила Алейт у мужа.

Тот ответил, что Великий Магистр вместе с супругой ждет своих учеников на пороге рая.

— Но ведь это святотатство! — воскликнула она. — Он как будто ставит себя наравне с Создателем.

— Он, пользуясь терминологией Аристотеля, принадлежит к категории таких, как Пифагор, то есть учителей. Поэтому он встречает учеников, чтобы открыть им тайны своего знания.

Йероен продолжил свои объяснения, сказав, что «Сад земных наслаждений» символизирует плодотворный союз первой человеческой пары, когда множество сынов Адама справляют торжество брака.

— Но у Адама и Евы не было детей в раю, — возразила Алейт.

Муж покачал головой:

— «Сад земных наслаждений» — это изображение рая таким, каким бы он был, если бы Адам и Ева не поддались искушению змея.

Алейт и хотела бы попросить объяснений по поводу непристойной кавалькады вокруг источника вечной молодости, но не осмелилась. Восемьдесят девять всадников, предающихся самому гнусному разврату. Она целыми днями снова и снова пересчитывала их, сама не зная зачем. Потом начала считать клубнику, и так далее, пока не узнала точное количество всех людей и предметов на картине.

После этого Алейт перешла к черно-белым плитам пола в доме. Сосчитав их все, начала ходить только по черным. Она вбила себе в голову, что если не будет этого делать, то снова заболеет. Эта мания владела ею несколько месяцев и требовала предельного внимания при ходьбе, Алейт выбилась из сил и наконец сумела от нее освободиться. Однако вместо этого стала постоянно мыть руки.

Вот и сейчас, перед «Садом земных наслаждений», в ней снова возникла эта странная потребность. Алейт попыталась сопротивляться, отвлечься на картину, но все напрасно. Словно движимая необоримой силой, она бросилась в соседнюю комнату, где находилось все необходимое для ежедневных омовений.

Остаток дня Алейт делала вид, что отдыхает. Вечером домой вернулся Йероен. Она с тревогой ждала этого момента, ей не терпелось узнать подробности о новой картине, заказанной евреем.

За столом, видя, что муж ест молча, она не сумела побороть искушения и спросила:

— Он будет позировать каждый день?

Йероен оторвал взгляд от тарелки.

— Кто?

— Еврей.

Муж нахмурился:

— Мне не нравится, когда ты его так называешь.

Госпожа ван Осс нервно кашлянула.

— Как бы там ни было, — продолжал Йероен, смерив компаньонку жены ледяным взглядом, — Великий Магистр будет приходить в мастерскую трижды в неделю.

— Почему ему понадобился именно святой Иоанн?

— Великому Магистру нужна картина, которая помогала бы его ученикам предаваться размышлениям. С одной стороны, я изображу святого, который собирался предаться ученым занятиям, но прервался, увидев ангела, указывающего ему на Деву Марию. С другой стороны, это будет история о страсти на фоне пейзажа, населенного демонами.

— Однако там нет ни одной женской фигуры.

Муж долго смотрел на Алейт, прежде чем ответить:

— Да, кроме Девы Марии, разумеется.

Ужин был закончен, и Алейт велела служанке убирать со стола.

— Великий Магистр снова спрашивал меня, когда я отдам ему «Сад земных наслаждений», — проговорил вдруг Йероен. — Я больше не могу выдумывать предлогов для отсрочки. Боюсь, тебе придется расстаться с этой картиной.

Алейт захотелось бросить на пол тяжелое металлическое блюдо, стоявшее перед нею.

— Я не хочу, — резко сказала она.

Муж скривил губы.

— Ты отлично знаешь, что картина нам не принадлежит и что рано или поздно придется вернуть ее законному владельцу.

Единственной причиной, по которой Алейт до сих пор держала полотно у себя, было именно желание доставить неудовольствие его законному владельцу, как назвал его муж. Сначала еврей не возражал, но, видя, что прошли месяцы, а центральная часть «Сада земных наслаждений» так и не переехала в его дом, он в первый раз потребовал отдать ему картину — она проигнорировала, — а потом, несколькими неделями позже, второй раз. Следовательно, это было уже третье напоминание, и, как сказал Йероен, больше нельзя было выдумывать предлогов для отсрочки.

И все-таки, чтобы испытать все средства, Алейт открыла последнюю карту:

— А что, если ты сделаешь копию?

Муж выпучил глаза:

— Копию?

— Да, а что тут плохого? Она будет точно такой же, и он не заметит. А я смогу оставить картину у себя.

Йероен пришел в ярость.

— Что? Отдать Великому Магистру копию, а тебе оставить оригинал?

Алейт посмотрела на него с притворным удивлением.

— А что тут плохого? — проговорила она жалобным голосом.

Муж, казалось, готов был вот-вот взорваться. Потом, не взглянув на нее, встал из-за стола и вышел из комнаты.

Ханк Хасельхофф сидел в моем кабинете. Перед ним на письменном столе лежала распечатка его телефонных разговоров. Я ждал от него объяснений. Он дважды звонил в дом Торки и разговаривал с домоправительницей, и оба раза угрожал свернуть ей шею, если она немедленно не соединит его с режиссером. Она ничуть не смутилась и ответила только, что Торки находится за границей. Во второй раз Хасельхофф в ярости вопил, что знает: это режиссер прикончил его брата. Патрисия Хойл повесила трубку.

Видя, что он молчит, я снова спросил:

— Ну так что? Почему вы считаете, что Торки причастен к исчезновению вашего брата?

В отдалении сидел Николз с карандашом и блокнотом в руках, готовый записывать. Было воскресенье, Ребекка по телефону сказалась больной. Она попала на меня, я еще не приехал на работу, когда она звонила. Так оно и лучше, а то я бы не сдержался и без обиняков велел ей не капризничать и немедленно явиться в участок. Понятное дело, Ребекка на меня дуется. А я в отместку ничего ей об этом не расскажу, быть может, о первом настоящем повороте в расследовании.

— Вы сказали домоправительнице Торки, что свернете ей шею, если она не даст вам поговорить с режиссером. Я мог бы арестовать вас за ваши угрозы, вы об этом знаете?

— Эта шлюха защищает Торки! — воскликнул в ярости Ханк Хасельхофф. — Но я-то знаю, чем занимался мой брат. Так что они у меня попляшут!

— А чем таким занимался ваш брат?

Хасельхофф нервно заерзал на стуле.

— Я объяснял Яну, что это опасно, но он не хотел меня слушать. Он продолжил свое дело, и они его вычислили. Откажись он от своего безумного плана — был бы сейчас жив.