«Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…» Не мудрствуя далее лукаво, Корсар забросил труп злосчастного тезки императора Константина в багажник его же автомобиля, захлопнул. И – что теперь? Вернее… И – кто он теперь? Нет, не водитель бывший – с этим-то как раз все ясно. Кто он сам, Дмитрий Петрович Корсар? Сэр, пэр и эсквайр…

В прошлом – не особенно признанный научным сообществом ученый, владелец небольшой, но элитной квартирки в высотном доме в Москве, популярный писатель-культуролог и конспиролог, по жизни – плейбой, шутник и повеса… Любитель путешествовать в иных краях и землях, любитель и любимец женщин, кошек, тушканчиков, ласок, хомячков, горностаев и прочих пушных зверьков. Теперь – разыскиваемый преступник, миллионер, калиф на час, запутавшийся во времени, которое истекает, будто вода сквозь пальцы, и – в событиях. А они – хаотичны, безудержны и безумны. Как стихи. «Стихи не сочиняются, случаются». Поэт сказал какой-то. Впрочем, вирши, что сочиненные, что «случившиеся», всегда далеки от жизни, как декабристы от народа, как октябрята от октябристов, а октябристы – от Великого Октября[34]. Аминь.

Корсар закатил автомобиль на газон, под крону разлапистых ясеней, чудом не спиленных автолюбителями, и – скрылся под их листвой совершенно, естественно подмяв часть детской песочницы. И весь спрос, если что, с водителя данной иномарки Константина. Ныне покойного.

А сам Корсар вдруг вспомнил, что бодрствует он вторые или третьи сутки, и – сомкнул веки: притворился, что засыпает. По крайней мере, ему было приятно опустить сиденье и почувствовать себя туристом, то есть существом необязательным и проходящим, который может и природой насладиться, как захочется, и нагадить – где придется. Природа. «Хорошо быть кисою, хорошо собакою, где хочу – пописаю…» Ну и так далее. Не, поэзия не всегда далека от жизни. Иногда – рука об руку.

Корсар потянулся, сладко зевнул, как некогда в юности, в грибном и рыбном Подмосковье он зе вал, отсидев с удочкой зорьку и мирно готовясь почивать. Впечатление леса, недальней реки, деда в лодке-плоскодонке – с удочкой, в длиннополом плаще и широком соломенном капелюхе – все это было столь явственно, что казалось единственной реальностью, явью на земле. Особенно после всех болезненных и искусственно ярких событий ночи.

А еще и внезапно налетевший летний дождик редкими каплями забарабанил по листве и по крыше машины, и Диме даже подумалось, что хорошо бы – прошел, освежил все: листву, улицы, скверы, прибил пыль и – пусть бы снова солнышко, теплое, но не жаркое, родное.

И Корсару подумалось, что хорошая погода воспринимается всеми как само собой разумеющееся, плохая же большинством граждан, особенно в выходной, – минимум как несправедливость, вызов нравственности, общественному и государственному строю! Максимум – как предательство взбесившейся стихии, чужой и чуждой и человеку, и человечеству! Удивительное в том, что на нашей крохотной планете люди воспринимают и ее саму, и все на ней – зверей, птиц, насекомых, людей другой расы и цвета кожи, и всё, что вокруг: планеты, звезды, галактики, даже само Солнце – как вещи и явления враждебные и вредные, от которых нужно непременно спрятаться, затаиться, защититься.

А лучше всего – избавиться! От солнца и звезд, ветров и стихий, глубоких морей и штормовых ветров, жары, холода, снега… А еще – от всех не похожих на нас: клыкастых, хвостатых, когтистых, лысых и длинноволосых! Узкоглазых и длиннохвостых не забыть! Безобразных и не соответствующих стандарту толерантности и терпимости: этим сразу камень на шею и – в воду! Или лучше – в огонь! А еще лучше – в землю. В шахту голубчиков: связанных попарно и тепленьких, чтобы летели километра три-четыре в гулком пустом пространстве, где теряются и крик, и даже сам смысл его! Падать, замирая от ужаса и мрака, пока плоть мокрым зловонным комком не вобьется в жесткую, как вздыбленный наждак, землю, никогда не бывавшую на такой глубине почвой… Только – «выработкой»! В нее негодяев вгонять, в самую преисподнюю! И – спрашивать стоящих у края: будешь терпимее, паскуда, будешь толерантнее? То-то. Но – поздно. Лети, птица наша… Вперед и вниз!

…Что-то черное и зыбкое клубилось перед взором Корсара и – пропало; напротив, мягкий, серебристо-сиреневый туман начал обволакивать сознание. Говорят, когда человек только засыпает либо, напротив, еще не проснулся, разум и все существо его находится в особом состоянии между сном и бодрствованием, когда возможны как любые провалы, так и любое озарение, любое открытие, любое чудо…

Корсар спал. И видел кубок, наполненный до краев рубиновым вином, и то, как он пьет из этого… кубка, проливая гранатовые капли на драгоценное кружево воротника… И еще – слышал голос одного из двоих, что сидели у стены за уединенным столиком…

– «Человек, одетый в черном, учтиво поклонившись, заказал мне Requiem и скрылся, – тихо говорил один из них, худощавый. – Сел я тотчас и стал писать – и с той поры за мной не приходил мой черный человек; а я и рад: мне было б жаль расстаться с моей работой, хоть совсем готов уж Requiem. Но между тем я…»[35]А вокруг – уже пировали вовсю, и вино лилось из бочки упругой и алой как кровь струей, в подставленную широкую чашу, и все – дворяне и стражники, студенты и воры, простолюдины и проститутки, подмастерья и девки, и все – пили из чаши, и – смеялись невпопад, визжали, падали, плакали, ласкались, спали…

– «Мне совестно признаться в этом… – продолжал худощавый. – Мне день и ночь покоя не дает мой черный человек. За мною всюду как тень он гонится. Вот и теперь…»[36]

– За мною всюду как тень он гонится. Вот и теперь… – отчетливо повторил Корсар, открыл глаза и понял, что сон ушел. Если вообще это был сон…

И – пришла грусть. Вместе с популярным напевом Джо Дассена, вместе с воспоминаниями обо всем, что уже не сбылось и никогда не сбудется в быстротечной его жизни…

– «Где же ты и где искать твои следы, как тебя зовут – никто не может мне подсказать…» – тихонько напел Корсар вслух и – замер.

Прямо перед капотом машины стояла Ольга – вся затянутая в черную кожу; шлем покоился на сиденье, а вот в объемистом кофре на багажнике мотоцикла могли поместиться и собранная ВВС, и маузер с обрезом трехлинейки, и даже пулемет «кехлер-и-кох» – в очень даже удобной комплектации…

«Хочешь, стану я твоей тенью, разорву любых цепей звенья…»

– А у тебя тут уютно, – сказала Ольга, открыв дверцу и присаживаясь в машину рядом, оглядывая ветви, занавесившие салон со всех сторон света.