– Что ты из себя сироту казанскую строишь? Тоже пэтэушник семидесятых!

– Да не, Белова, ты все толково объяснила.

– Хочешь больше? Слушай.

– «Если хочешь, я спою, слушай…»

– Корсар, заткнись!

– Наука – это…

– Время… нелинейно. – жестко отчеканила Ольга, чуть прищурившись и внимательно глядя на Корсара. – Как писал некогда Фридрих Георг Гегель: «Время есть чистое единство бытия и небытия». Это – понятно?

– Мне? Еще бы…

– Хорошо, – темпераментно продолжила Белова, не заметив иронии. – Время…

– Его никто не любит, – прервал ее Корсар. – Потому что оно отсчитывает дни нашей жизни. И всегда – в минус.

– Дима…

– Но людям претит их собственная скука, и они то подгоняют, то понукают время, словно там, в будущем, их ждет то, что утеряно и в прошлом, и в настоящем. Но…

– Подожди, Корсар. Я не закончила. Будущее уже присутствует и отбрасывает тени…

– На кого – смертную – небытия, на кого – лучезарную – славы и успеха…

– Ты помнишь, что тебе снилось только что?

– Очень смутно…

– Искусство, мифология, грезы – все это происходит как бы в «безвременье бессознательного», когда la vida est sueno, «жизнь есть сон», и выходы из этого смутного лабиринта в реальное существование мучительны и пугающи… – Ольга помолчала, словно собираясь с мыслями, потом сказала: – Опережающее отражение действительности давно известно ученым даже у простейших биосистем…

– Типа амебы…

– Типа того! Процесс познания и предугадывания действительности при неполной информации или даже отсутствии таковой – тоже вполне объясним.

– Да?

Глаза Ольги сощурились, как у готовой к нападению рыси.

– «Если хочешь, я спою – слушай…» – снова поддел он девушку.

– Тебе мало?

– Не, все понятно. Но – что конкретно?

Ольга жестко собрала губы в линеечку.

– Из принципа неопределенности Гейзенберга следует, что существуют нижние границы пространства и времени; для времени – это атомный хронон или квант, исчисляющийся в десять в минус двадцать третьей степени секунды; из общей теории относительности следует существование метагалактического хронона – двадцать в семнадцатой степени секунды. Человек в ощущениях пространства и времени отражает параметры всех уровней существующего мира – сознательно или бессознательно… А значит, может выйти психическим переживанием на такой уровень постижения, с которого и прошлое, и настоящее, и будущее предстают в виде параллельных прямых и находятся для человека как бы в его теперешнем настоящем… Теперь понятно, Корсар? И – конкретно?

– О да. Как автомат Калашникова. Хотя «принцип неопределенности Гейзенберга»…

– Но это – есть! Это – существует!

– Да ладно, не кипятись ты так, Ольга. Существует – и хорошо.

– А ты шлангом не прикидывайся бóльшим, чем есть. «Есть многое на свете, друг Горацио…» Так лучше?

– Так – много лучше. Теперь – вообще все сошлось.

– Ничего у тебя пока не сошлось. И иронизируешь ты, Корсар, зря.

– В этой жизни ничего не зря, но многое – напрасно.

– Как ты из казино ушел… живым? – спросила Ольга.

– Лучше было бы – наоборот? Стать зомби с красными белками глаз?

– О чем ты?

Корсар прикрыл веки, под них снова будто насыпали песку.

– Тебе правда интересно?

– Скорее – любопытно.

– А я – живой?

– Похоже, пока – да.

– Умеешь ты приободрить, Белова.

– Стараюсь.

– И ты по-прежнему не хочешь бежать отсюда куда глаза глядят?!

– Пока – нет. Так как?

– Что?

– Ты из казино ушел. Кто-то остался?

– Да. И работал я в основном их оружием.

Ольга кивнула, глядя прямо перед собой:

– Да. Ты не соврал. С мортидо у тебя все в норме.

– Их было четверо.

– И – только?

– Нет еще – в тонированных авто. Но уже – неживые.

– Снова снайпер?

– Он. Ангел-хранитель. – Корсар пристально посмотрел на Ольгу: – Или – Ангелина-хранительница.

– Тупой ты, Корсар, хоть и культуролог, – хмыкнула Ольга. – Ангелы – они бесполые!

– Типа – духи?

– «Типа того», раз ты опять затеял – в «чиста пацана» играть.

– Нет, хватит. А выводы делать пора. Мне позвонили на «береженый» мобильный, так? Когда я был у тебя в гостях. Ночью. И – назначили рандеву. Так?

– Так. Я помню мелодию Моцарта.

– Откуда и как покойный Иван Ильич выяснил номер, что был зарегистрирован на покойного же Илью Иваныча, но умершего годом ранее, – это я даже разгадывать не собираюсь…

– Да уж не надо, пожалуй. А то впадешь в черную меланхолию – возись потом с тобой.

– Но…

– Но?

– Вычислить, где находился абонент, пока я болтал с Иваном Ильичом, – могли?

– Могли.

– Обязаны были. И сердце мне вещует, что таки вычислили!

– Да ты что!

– Но никого на съемной квартирке Оленьки Беловой – не обнаружили. – «Где же ты и где искать твои следы, как тебя зовут – никто не может мне подсказать…» Что скажешь?

– А что тут сказать? Подсел ты на Джо Дассена. Сколько лет тебе было во времена пика его популярности? Пять? Семь?

– Ольга! Не сбивай меня!

– Ну да: у тебя есть мысль и ты ее думаешь. Так?

– Уже не думаю. Уже сформулировал.

– И – готов изложить?

– Конспективно. Ты знала «профессора изящных искусств»! И это – не предположение! Это – факт!

– Иван Ильич Савельев?

– Да! Это он вызвал меня! И он, я думаю, руководил всем действом…

– Если он руководил всем и всеми – кто же тогда убил его самого? – приподняв бровки, с простоватым выражением «записной блондинки» спросила Ольга. – А главное – кто отдал приказ на это?!

– Вот это я и хочу у тебя узнать, Белова!

– Да? – Ольга пристально посмотрела в глаза Корсару, произнесла почти шепотом: – Митя, ты действительно этого хочешь?..

И Корсар вдруг почувствовал, что что-то стало происходить с ним – странное… Влажные глаза притягивали, как океан в период прилива, а зрачки словно расширились, заполняя собою все и превращая пространство – в ночь, но не черную, а полную мерцающего сиренево-фиолетового света… И он услышал голос, похожий на голос Оленьки и – другой…