в Солнце, которое проникало через витражи, она благословляла скромную комнату, где боролась, отвечая Божьим намерениям, и улыбалась самой мысли о том, чтобы так беспричинно избежать ученичества в мире. Не ей ли благоприятствовало Провидение с чудесным количеством благословений? Она смотрела на это очаровательное чадо, бедно одетое, которое настоятельно звало её спуститься в маленький сад, где расцветали новые цветы. Что значит какой-то пустяковый крах сердца перед лицом возвышенной работы, которую она могла выполнять в своём положении молодой и здоровой женщины? Разве маленькие дети её сестры не принадлежат и ей? Не было бы более благородно жить, чтобы быть полезной, в постоянном ожидании Неисчерпаемого Милосердия?

— Тётя Антонина! Тётя Антонина, идём! Идём смотреть новый розарий! — вскричал шаловливый мальчуган пяти лет в весёлом приглашении к жизни.

Глядя, как возвращаются к ней силы, мы отметили, с какой искренностью она обрадовалась, встала и, улыбаясь, ответила:

— Подожди! Я иду, дитя моё!

14 Спасительная мера

Мы только что закончили активную помощь, посвящённую молитве, в возвышенной обстановке, когда один из спутников подошёл к нам, прося ориентера помочь в каком-то особенном случае.

Кальдераро должен был, конечно же, знать детали ситуации, потому что между ними начался любопытный диалог.

— К несчастью, — сказал вновь прибывший, — ваш Антидио не может преодолеть ситуацию; он остаётся почти в полном расстройстве. Он снова привязался к опасным элементам теней и вернулся к своим ночным ошибкам, создавая серьёзные препятствия для нашей работы помощи.

— Улучшения последних пятнадцати дней не пошли ему на пользу? — по-братски спросил ориентер.

— Он воспользовался этим, чтобы как можно быстрей вернуться к своему легкомыслию, — подтвердил собеседник и грустью в голосе.

— Значит, надо отметить, что он стал почти полностью безумцем.

— Да, но в прошлый раз он смог воспользоваться достойным зависти органическим состоянием, благодаря вашему последнему вмешательству; однако, как только он увидел, что силы вернулись к нему, он снова самым наглым образом вернулся к алкоголикам. Всепожирающая жажда, вызванная его собственной грустью и подстрекательствами прожорливых вампиров[6], кишащих вокруг него, перевернула его нервную систему. Наполовину освобождённый от плотного тела опасными процессами пьянства, периспритный организм населяет его разум жестокими кошмарами, усиленными действиями извращённых сущностей, которые следуют за ним по пятам.

— Он сейчас у себя дома? — с интересом спросил Кальдераро.

— Нет, — ответил понурый собеседник. — Я оставил его пока что в одном из самых недостойных мест, где ситуация нашего больного приняла самые жалкие черты.

Инструктор в течение нескольких мгновений молча изучал ситуацию и ответил:

— Мы сможем заняться этим; однако, если в прошлый раз помощь состояла в восстановлении его возможного органического равновесия, то сейчас надо будет действовать наоборот. Надо предоставить ему усиленную преходящую дисгармонию в его теле. Здесь, как и во многих других сложных процессах, увечность всегда исправляет.

И, глядя на озабоченного благодетеля, он спросил:

— Вы согласны?

— Абсолютно, — ответил тот без колебаний. — Вы специалист в деле помощи, и я уважаю ваши решения. Нас интересует именно здоровье несчастного брата, которое беззащитно отозвалось на призывы порока.

Мы вышли в дорогу к месту, куда мы должны были принести нашу помощь заблудшему другу.

Мы проникли в местность, где были дома с широкими окнами и обильной иллюминацией.

Атмосфера была удушающей. Неприятные выделения становились всё более плотными по мере того, как мы продвигались вперёд.

В основном салоне здания, где было изобилие экстравагантных украшений и декораций, танцевали несколько десятков пар, с разумом, поглощённым низшими вибрациями, которые сильно передавались через атмосферу.

Неописуемое и разрывающее душу впечатление господствовало в моём существе. Оно исходило не от странности, которую вызывало во мне равнодушие мужчин и женщин; я был ошеломлён тем, что никто из них не видел. Было огромное множество расстроенных и порочных сущностей, передвигавшихся здесь. Танцоры танцевали не одни, они подсознательно соотносились в ритме низшей музыки смешным жестам легкомысленных спутников, невидимых для них. Обезьяноподобные ужимки и гримасы появлялись тут и там, время от времени раздавались истерические вопли, разрывавшие воздух.

Кальдераро не останавливался. Он, казалось, привык к подобным сценам; и, не в силах сдержать изумление, охватившее меня, я в какой-то момент спросил:

— Друг мой, что мы видим? Радостные создания, окружённые такими извращёнными и несознательными сущностями? Значит, танцевать — это грех? Неужели поиски радости представляют собой серьёзную ошибку?

Инструктор терпеливо выслушал наивные вопросы, слетевшие с моих губ, продиктованные удивлением, охватившим меня, и объяснил:

— Ты что спрашиваешь, Андрэ? Акт танца может также быть освящённым, как и акт молитвы, потому что уместная радость — это возвышенное наследие Бога. Но здесь ситуация совершенно другая. В этом месте танец и удовольствие означают декларированное возвращение в примитивное состояние существа с очевидными обстоятельствами, усиливающими опорочивание чувств. В этом месте мы видим мужчин и женщин, которым дана высокая способность к размышлениям, но они усваивают лишь то, что вызывало бы стыд у многих обезьян. Но оставим в стороне любые нарекания; мы просто сожалеем о них. Это социальные перебежчики, которые, в большинстве своём, возмущены против дисциплины, установленной Высшими Намерениями для их земных путей. Многие из их глубоко несчастны, нуждаются в нашей помощи и сочувствии. Они стараются утопить в вине или в удовольствиях определённые понятия ответственности, о которых они не могут забыть. Слабые перед лицом борьбы, но достойные жалости по причине угрызений совести и горя, которые пожирают их, они заслуживают нашей братской поддержки.

И, окинув взглядом множество расстроенных Духов, которые предавались здесь вампиризму и сарказму, он сказал:

— Что же касается этих несчастных, что делать, как не просить помощи у Божественной Власти? Они также безуспешно стараются убежать от самих себя. В плену галлюцинаций, они могут лишь оттянуть ужасную минуту самопознания, которое всегда наступает, когда его меньше всего ждёшь, с помощью тысячи процессов боли, истощения помощи божественной любви, которую Высший Отец нам всем предлагает. Их разум также привязан к примитивным инстинктам, и, хрупкие и колеблющиеся, они боятся ответственности работы и обновления.

Видя, что я озадачен и жажду новых разъяснений, помощник предложил мне:

— Пошли! Не будем мешать им развлекаться. Танец в этом месте будет всегда для них, в конце концов, благостью. Наши воплощённые и развоплощённые друзья, присутствующие здесь, опустились до такого жалкого уровня, что, вне всякого сомнения, если бы не эти танцы, были бы вне дома и отдавались бы актам, достойным резкого осуждения, если принять в расчёт их предрасположенность к преступлению, в которой они оказались. Да сжалится над всеми нами Отец наш.

Мы поторопились войти внутрь помещения.

В небольшом скрытом зале лежал мужчина около сорока