логику в предложении спутника, я не спешил соглашаться. — Но дождетесь ли вы меня здесь или полезете в логово врага?

Нечаев не ответил. Но все было ясно и без слов.

— Пойдемте, — сказал я и первым пошел к особняку. — Решим все здесь и сейчас.

— Мы можем погибнуть, — предупредил Нечаев.

— Скажите чего-то, чего я не знаю.

— О, поверьте, я мог бы. Но тогда придется иметь дело с последствиями. А у нас сейчас и без того проблем хватает.

— Так давайте решим хотя бы одну.

Мы ускорили шаг. Ветер дул со стороны особняка Бобринского, но запах серы полностью улетучился. Явственно ощущалось лишь зловоние, усиливающееся по мере приближения к жилищу графа.

Пройдя через лес, мы поднялись на холм, и вышли на опушку. Отсюда был хорошо виден фасад особняка. От былого великолепия, виденного мной во время бала, не осталось и следа. Высокое крыльцо с белоснежными ступенями оказалось раздроблено, а на месте резных дверей зиял огромный черный пролом.

— Вам лучше прикрыть меня, — сказал я Нечаеву.

— Воля ваша, — согласился Петр. — Осмотрите двор. Потом я присоединюсь к вам, и исследуем особняк вместе. Не ходите туда, куда я не смогу прицелиться.

На том и порешили. Я легко спрыгнул вниз с холма, проскользил по мокрой траве и оказался в парке вокруг дома. Низкая и аккуратно подстриженная живая изгородь, ровный газон и пышные клумбы никак не сочетались с гнетущей атмосферой, разлившейся по округе.

Когда я проходил мимо кустов, которым умелый садовник придал форму лесных зверей, один из них дернулся в противоположную ветру сторону. Перед моей ладонью сразу же появились алые печати, но что-то удержало мою руку.

— Выходи, — велел я.

Спустя пару секунд, передо мной стоял молодой парнишка лет десяти с круглыми от страха покрасневшими глазами. Он был чумазым, взъерошенным, заплаканным и никак не походил на сектанта.

— Как тебя зовут? — я отозвал печати, опустился перед ребенком на колено и заглянул ему в глаза.

— Гришка, — он шмыгнул носом и боязливо покосился в сторону особняка, — папка мой конюхом у графа… — плечи мальчика затряслись.

— Тихо, тихо, — я взял его за руку, чтобы успокоить. — Меня зовут Михаил. Ты знаешь, что тут произошло?

— Граф домой приехал сам не свой, — быстро заговорил Гришка, — орал на всех. А потом к нему кто-то пришел. Одежды черные, лица не видно. Горничные говорили, что гость графу дал что-то и ушел. Барин потом в кабинете заперся и не выходил долго, а как вышел, то сразу еды попросил. Жрал и жрал, как боров. Все больше и больше, но никак нажраться не мог. Тогда… тогда он… Всех, даже жену свою…

Взгляд ребенка остекленел. Слова застыли поперек горла. Мне пришлось как следует встряхнуть его, чтобы привести в чувство. Продолжать расспросы было бессмысленно — парнишка находился в состоянии шока. Что бы он ни увидел здесь, это потрясло его до глубины души. Детский рассудок оказался не готов к подобному.

— Смотри на меня, — спокойно сказал я. — Ты каких-нибудь червяков видел? Может, по тебе ползали?

Он замотал головой. Значит, «нет». Уже хорошо.

— Бегать можешь?

Гришка кивнул.

— Тогда живо на тот холм. Там найдешь дядю Петра. Оставайся с ним. Он защитит. Понял?

Мальчишка послушно закивал.

— Все, беги, — я легко подтолкнул его в нужном направлении, а сам дал знак Петру, что все в порядке и повернулся к дому.

Судя по тому, как вел себя ребенок, едва ли внутри можно найти хоть кого-нибудь живого. Кроме, разве что, графа Бобринского. Но и этот проживет недолго.

В моем сознании всколыхнулась волна гнева. Пальцы правой руки резко сжались вокруг появившейся из воздуха рукояти меча. Черное пламя задергалось на ветру, издавая озлобленное шипение всякий раз, когда на него попадали капли дождя.

Быстрым шагом я направился к особняку, более не пригибаясь и не таясь. Наверняка Петр сейчас, видя это, матерится сквозь зубы. Но мне было плевать. Перед внутренним взором все еще стояли наполненные страхом глаза мальчишки.

— Бобринский! — мой голос звенел сталью и перекрывал даже шум бушующей непогоды.

Никто мне не ответил.

Я подошел к крыльцу и поднялся по перемолотым чем-то тяжелым ступеням. Из дыры в стене пахнуло кровью так сильно, что у меня на миг перехватило дыхание. Внутри все было перевернуто вверх дном: стены пробиты, мебель поломана, ставший алым пол усеян трещинами. Среди кровавых разводов выделялись следы зловонной слизи. Осмотрев их и сопоставив с повреждениями стены и дверей, я пришел к выводу, что нечто покинуло особняк.

Едва ли это мог быть Бобринский. Пусть и тучный, но он не мог проломить стены и вынести дубовые двери, вывернув массивные петли и расщепив древесину. Да и каменные ступени просто так не перемолоть.

Проследив взглядом по вмятинам на земле, я увидел здание конюшен. В воротах зияла огромная дыра, словно их на танке протаранили. Рядом валялась перевернутая карета. Стоило мне сделать пару шагов, как ветер донес до меня низкий рык, больше напоминающий отрыжку.

В свете молний из разлома появилась непомерно толстая рука белесого цвета. Голубые линии вен просвечивались через тонкую болезненно бледную кожу, под которой перекатывались с места на место темные бугры. Короткие пальцы и пухлые ладони скрывали красные перчатки…

Нет. Не перчатки. Кожа покраснела от крови.

Вторая рука вцепилась в уцелевший кусок ворот и, сопя от натуги, отвратительное склизкое существо вытащило на наружу рыхлое, безобразно раздувшееся тело. В покрытом слизью и кровью существе я с трудом узнал графа Бобринского.

Его лицо теперь напоминало кровавую одутловатую маску с бездонной дырой вместо рта, из которого торчала лошадиная нога. Глаза ввалились настолько глубоко, что стали почти незаметны. Нос расплылся и теперь больше походил на свиное рыло. Уши пропали. И без того редкие волосы выпали с головы, которая, будто растаяв, перетекало сразу в тело.

Саму тушу графа раздуло до размера вагона метро. Короткие ножки карикатурно болтались на лоснящихся круглых боках, заканчивающихся длинным толстым хвостом.

Измененный граф теперь являл собой жуткую смесь из извращенной человеческой внешности и желеобразного тела личинки майского жука. Он проглотил лошадиную ногу и снова рыгнул.

— Голоден, — низким раскатистым басом произнес Бобринский, и его уродливая голова дернулась в мою сторону. — Еда.

Тварь, которой теперь стал граф, рванулась вперед с такой скоростью, что вырвала стену конюшни и преодолела более пятисот метров в мгновение ока. Не ожидая от жирной уродины такой прыти, я едва успел уйти с траектории ее движения.

Бобринский проскользил по грязи и врезался в стену собственного дома, проломив ее и ввалившись внутрь.

— Еда! Еда! Еда! —