С этой Джейн я договорился, что приходить буду только два дня в неделю: в четверг на «планерку», где обсуждали содержание очередного номера, и в понедельник — сдать «материалы», то есть статьи, и узнать, что произошло, пока я сидел дома. Такой график меня устраивал, писал я в выходные, которые иначе просто нечем было бы заполнить. Телефонные разговоры и «поиски темы» — в четверг и пятницу. Вторник и среда обычно оставались свободными.

Джейн упомянула на собеседовании компенсацию «расходов». Выяснилось, что в список, разумеется, не входит счет из ресторана «Белая башня». Но билеты от поездок по служебным надобностям, бланк заказа ксерокопий и прочие квитанции — это оплачивалось. Мы долго спорили относительно счетов за переговоры с домашнего телефона, и я одержал верх.

— Ладно, покедова! — сказала Джейн, когда я уже уходил. — В понедельник встречаемся у нас. Не забудь. Меня и Мэтта.

У нее был корявый ист-эндский выговор, и мне почудилось, она сказала «меняем это». Потом я сообразил, что Мэтт — это наш выпускающий редактор.

— Не забуду, — буркнул я, спускаясь по лестнице. — Тебяем это.

Среда была киноднем. Обычно я шел в кинотеатр рядом с библиотекой, которая на Почестер-роуд, либо в «Гейт» в Ноттинг-Хилле, а то отправлялся в Фулем — в ресторан «Пикассо» на Кингз-роуд, где заказывал яйца по-флорентийски и литр домашнего красного, — а потом на Фулем-роуд, в кинотеатр «ABC». При мне обычно была плоская фляжка, чтобы заглушить внутреннего критика. (На фильме «Джулия» фляжка опустела уже через полчаса.)

До сих пор люблю кинематограф, даже плохие фильмы. Ковбойские, правда, с детства не выношу, за исключением «Великолепной семерки»; все остальное — скука: костюмы, декорации (пыль, кактусы, захолустный городок), старые дядьки в дурацких шляпах, похожие на ряженых банковских клерков. Реально бесят одинаковые локоны всех этих баб в кринолинах, что одинаково сбегают в бар вниз по лестнице и срывают коварный замысел злодеев. Если смотреть фигню, так лучше хоррор. На меня беспроигрышно действует лунный свет, свирепые псы, колокольные звоны, девы в белых одеждах и кровь на клыках.

Триллеры про американских копов плохи тем, что не разберешь, что они там говорят: поворот сюжета зачастую происходит как раз после походя брошенного замечания, абсолютно невнятного; герой вдруг оказывается подставным, а завод работает на мафию. А самая большая беда всех этих «захватывающих сюжетов», что они ни фига не захватывают. Какому нормальному человеку может быть интересно, успеют ли переправить золотой слиток через Хельсинки до того, как в Берлине сработает взрывное устройство?

Тем не менее я все это смотрю.

У меня к ним особый интерес. Я обживаю интерьеры, примеряю костюмы. Мне нравится ощущать себя персонажем. Я переношусь в Санта-Монику, где живет подружка Стива Маккуина. Я завожу интрижку с ее соседкой по комнате. Я надеваю наплечную кобуру Стивена и пью виски с его дружком. Я вижу, каким образом он переключает скорость в своем «Форде-Мустанге GT-390», и продолжаю ощущать в ладони рукоять рычага, когда уже увлеченно слежу, какой злодей укокошит какого и в каком конкретно плаще, и кого из них я поджидаю в аэропорту Майами, и кто из них, спускаясь по трапу и заряжая на ходу револьвер, почувствует на плече тяжесть моей ладони.

Такие вещи помогают если не потерять, то хотя бы забыть себя самого.

К последнему блокбастеру — «Лихорадке субботнего вечера» — у меня оказался иммунитет, хотя Стеллингс и говорил, что в заглавной композиции «определенно что-то есть». Мне нравился кинотеатр «Керзон»: там шикарные кресла, эстетский репертуар и днем практически нет народа. Там я посмотрел фильм Джона Кассаветиса «Женщина не в себе». Женщина эта меня восхитила, непонятно, с чего все взяли, что она не в себе? Фильм сильный, с подхватами, повторами, завораживающий, хотя в самом эмоциональном кадре вдруг мелькает штатив микрофона. Лично я ничего подобного не допускал, хотя был только на подхвате, когда подменял звукооператора. Тогда, на съемках у Стюарта Форреса. Вот был бы номер! Дженнифер яростно вырывается из объятий «насильника» Алекса Таннера, и вдруг у нее над головой возникает микрофон, пусть даже на долю секунды…

На улицу из мрака кинозала я выхожу в приподнятом настроении. Ощущая значимость своей жизни. Какое-то время брожу по улицам, чувствуя себя киноперсонажем — мужчиной, наделенным характером и судьбой. Отчетливо ощущая свою одежду и физическое тело; свою сущность и свою ценность.

Постепенно это состояние выветривается, и меня снова засасывает безотчетная пошлость бытия.

Возвращается заглушенное было ощущение того, кто я такой на самом деле. Посреди этой улицы, этого мира, где столько ненужной мерзости, воздуха и слов.

Нет, я не стану утверждать, что жизнь невыносимо мрачна. Скорее она нестерпимо легковесна.

Прошло немало времени.

Хорошо ли это? Кто знает. Я никогда не прекращал наблюдать и писать, а значит, был занят.

А это хорошо, верно? Занят — значит, упорно стремишься к финишу или «цели». Тебе некогда остановиться, оглядеться, задуматься. Это считается признаком хорошо прожитой жизни. Люди хоть и жалуются — не заметил, как еще один год пролетел, — но втайне гордятся. Иначе не стали бы так жить: мы тратим время на то, что для нас действительно важно.

Впрочем, предположим, ты не считаешь свое занятие вполне достойным. Положим, ты вляпался в него, пока выуживал лайм из мисочки. Оно нетрудное, а оплачивается неплохо. Но отвлекает. Не дает задуматься о том, что ты должен делать на самом деле.

А на самом деле ты должен взвесить следующие факты. Если историю развития Homo sapiens условно изобразить в виде одного дня, средняя продолжительность человеческой жизни будет равна примерно половине секунды. Вот твоя судьба, вот и все твое житие, а потом ты вернешься в не сознающую себя вечность, что была прежде и пребудет после тебя — по истечении твоей полусекунды. Если же представить в виде одного дня историю всей Земли (а не только Homo sap.), то твое существование окажется мгновением, которого даже не измерить. Нет такого хронометра.

И ты должен — как существо мыслящее и разумное, — вынести тщательное, компетентное суждение, как лучше распорядиться твоей единственной полусекундой. Осмыслить себя и свои способности; соотнести их с миром, его путями и судьбами, и со всей ответственностью выбрать то, что позволит максимально способствовать его и твоему благу.

Если бы не дедлайн в полдень пятницы. Не любовница во вторник. Если бы не футбол.

Хотя это не долг, а способ увернуться.

От чего мы увиливаем? От темы полусекунды. Поскольку если это правда, если время в самом деле таково, то все бессмысленно и не стоит ни гроша.

Но если время и правда нечто иное, то все поправимо. Мы-то сами — и это хорошая новость — верим в нелинейность времени. Но увы — и это новость плохая — наш мозг не в силах представить время иначе как линейно, а значит, мы обречены считать свою жизнь лишенной смысла.