Она развела руками. — Вот тебя, Алешка, — обратила она свой пронзительный взор на Иваныча, — я бы нонче на цепи не то, что недельку подержала бы, а месяцок-другой. Тогда бы ты не только со своей пагубной привычкой расстался, а и вообще бы к спиртному и прикоснуться не смел…

— Э-э-э, старая, не надо! — Открестился от нее Иваныч. — Меня пока все устраивает! Я ж не запойный сейчас! А чуть-чуть расслабиться с устатку сам Бог велел!

— Ой, ли? — всплеснула руками Лукьяниха. — Прямо-таки Сам тебе с Небес об этом и поведал?

— Ну, только вот не надо Его сюда приплетать! — Тут же «дал заднюю» крестный.

— Так не я же это начала…

— Вот и не надо! — Вытирая до блеска опустевшую миску со сметаной, попросил Иваныч. — Я как-нибудь сам с собой разберусь за холодной бутылочкой самогонки, — хохотнул он, запихивая блин в рот. — Но без фанатизма, старая! Работает еще твоя «кодировочка»!

— Так как Тимоха? — спросил старую ведунью Валек. — Есть у него шанс соскочить с этой заразы? — В его голосе звучала явная тревога за дальнейшую судьбу пусть и непутевого, но все-таки родного и любимого сына.

— Так уже все, — ответила старуха, — можете забирать своего мальчика — больше я ничем ему помочь не могу…

— Как так? — испуганно ахнул Валек. — Неужели всё? И даже ты, старая, справиться не смогла?

Глава 18

Бабка пристально посмотрела на Валька, а затем с тяжелым вздохом произнесла:

— Я разве сказала, что он неизлечим?

— А как еще тебя понимать, старая, если ты ничем не можешь помочь?

— Он абсолютно здоров! — рыкнула на папахена Лукьяниха. — Можете забирать своего мальчика!

— Как здоров? — опешил Валек, да и крестный с недоумением уставился на ведунью, перестав даже жевать. — Два дня всего-то прошло? За такой срок наркотическая зависимость не лечится! Не бывает так…

— Много ты знаешь, паря: лечится — не лечится? — передразнила отца старуха. — У кого-то, может, и не лечится. А у него за два дня удалось разобраться с Божьей помощью!

— Ну… — протянул ошеломленный Валек. — Если только с Божьей помощью…

— Гарантию даешь, старая? — потянувшись за очередной булкой, уточнил Иваныч.

— А у меня чего, магазин или сервисный центр по починке техники, чтобы какие-то гарантии направо и налево раздавать? — отбрила крестного старуха. — Я с живым материалом работаю… Слышал такое выражение — человеческий фактор, Алешка?

— Ну, так-то да… — согласился Иваныч. — А все ж таки хотелось бы уверенности, что через денек-другой его опять к этой гадости не потянет.

— Не боись — не потянет! — словно отрезала бабка. — Не будет больше Тимка этим заниматься! Обещаю! — произнесла Лукьяниха. — Он нынче совсем другим человеком стал! Обновленным! Нету больше старого Тимки…

Эти слова предназначались явно не для моей родни. Они были сказаны только для меня. Ведь никто из них не знал, и ведать, не ведал, что старого Тимки действительно больше нет. Нет, в самом прямом смысле этого слова. Он теперь совершенно другим человеком стал. Но об этом им знать не стоило. Надеюсь, что это знание и сама старая Лукьяниха унесет с собой в могилу.

По проницательным глазам бабки, встретившись с ней взглядом, я понял, что так оно и будет. Не выдаст она эту тайну, как бы туго ей не пришлось. Ведь своим поистине чудесным даром она может, пусть мельком и мимоходом, прикасаться к таким тайнам бытия, что, как говориться, ни в сказке сказать, ни пером описать. Да и не поверит ей никто — подумают, выжила, полоумная, из ума. Но я-то видел… Да и сам факт моего воскрешения в новом теле — тому лучшее подтверждение.

— Спасибо, Марья Ильинична! — С чувством поблагодарил старуху отец, выкладывая на стол пачку крупных ассигнаций, перехваченную аптечной резинкой.

Вот, значит, как на самом деле Лукьяниху зовут. Черт! — После благодарственных слов Валька, мне снова стало не по себе. Знал бы он, за что старуху благодарит. Ведь настоящий его сын умер, а в его теле теперь абсолютно чужой человек, не имеющий никакого отношения к семье Валька. Но на самом деле так даже лучше — они не изведают горя от потери близкого родного человека, проживут остаток жизни в абсолютной уверенности, что все у них на этот счет отлично. А я уж постараюсь соответствовать критериям хорошего сына и внука, как того и обещал настоящему Тимохе.

После всего произошедшего со мной, я уже пребывал в непоколебимой уверенности, что действительно встречался в своем странном сне с его неприкаянной душой, как и с душами остальных грешников, либо праведников, которым умышленно или по неведению причинил много горя. Да и не сон это был вовсе… А некое чистилище, либо, что вероятнее всего — Лимб[1], как у почитаемого мною великого Данте Алигьери, описавшего в своей «Божественной комедии» все круги ада.

Лукьяниха тем временем взяла купюры, отсчитала несколько штук и, вытащив их из пачки, вернула остаток Вальку:

— Этого вполне достаточно, — безапелляционно заявила она. — Мне чужого не надобно!

— Так это же в качестве благодарности, Марья Ильинична! — Попытался вновь всучить ей всю пачку отец, но был безжалостно остановлен прошаренной в ведовстве бабкой:

— Не надо мне такой благодарности! Лучше Махмуду передай, чтобы он людей больше свиньям не скармливал! Даже таких нелюдей…

— Ы-ы-ы… — Иваныч после таких слов бабки подавился молоком, которое потекло у него из носа, пятная белоснежную скатерть.

Валек побледнел до мраморного состояния, беспомощно лупая глазами, и не в силах ничего произнести.

— С ума сошла, старая? — прокашлявшись, просипел крестный. — Какие, к е. еням собачьим, свиньи?

— А ты не ругайся, соколик, — Лукьяниха даже в лице не изменилась, не дрогнув ни единым мускулом. — Бог не Яшка — все видит! И ответ вам всем перед ним держать все равно придется!

— Тимка, ты совсем с дуба рухнул, такое ей говорить? — накинулся на меня Иваныч.

— А ты понапрасну мальчонку-то не кори! — рыкнула на него старуха. И откуда только голос взялся? — Он об этом даже единым словом не обмолвился! А вот я тебе много чего порассказать могу… — Старуха резко схватила