К вечеру в задней комнатке пивной собралось еще несколькобывших офицеров. На столе вместо пива появилось несколько бутылок водки. Сивыйдостал откуда-то красивую, инкрустированную перламутром, гитару, тронул струны.Перехватив взгляд Бориса и неверно истолковав его, капитан показал небольшоеотверстие на деке и сказал:

– Махновская пуля. Память о девятнадцатом годе… Поэтомузвучит немного хрипло, но я эту гитару ни на какую другую не поменяю, она –боевая моя подруга, всю Гражданскую со мной прошла… И, лихо пройдясь пострунам, запел:

На чердаке, где перья и помет, Где в щели блики щурились игасли, Поставили треногий пулемет В царапинах и синеватом масле.

Через окно, куда дымился шлях, Проверили по всадникунаводку, И стали пить из голубых баклаг Согретую и взболтанную водку.

И рухнули, обрушившись в огонь, Который вдруг развеял ветеррыжий, Как голубь, взвил оторванный погон И обогнал, крутясь, обломки крыши.

…Но двигались ли сами корпуса, Вдоль пепелищ по выжженномуследу, И облака раздули паруса, Неся вперед тяжелую победу.

Последний раз перебрав струны, Сивый отложил гитару и встал.

– Ну, нам пора! – он кивнул Борису и пошел кдверям.

Штабс-капитан Сельцов, пропустив Ордынцева вперед, двинулсязамыкающим.

– Капитан, – негромко обратился Борис кСивому, – а как насчет оружия? Ведь мы, как я понимаю, не за яблоками впоповский сад идем? Дайте мне револьвер!

Обернувшись к Борису и скользнув по нему взглядом, Сивый сусмешкой проговорил:

– Не бойся, земляк! Тебе оружие не понадобится, мы соштабс-капитаном с этими делами сами управимся. Ты будешь только на подхвате,стрелять не придется! – И снова отвернулся.

Борис шел за ним следом, чувствуя себя все более неуютно. Вспину ему дышал Сельцов, законченный убийца, для которого человеческая жизньявно ничего не стоила. Оружия ему не дали, но вели тем не менее на какое-тодело, о котором не посчитали нужным ничего рассказать. Борис ощущал себя овцой,которую волокут на бойню.

Они шли по узким кривым улочкам Галаты, почти пустым в этотпоздний час. Конечно, и здесь царила своя ночная жизнь, но она была не на виду,старалась прятаться в тень. То и дело из подворотен выскакивали какие-то темныеличности, встречались друг с другом, переговаривались о чем-то и убиралисьвосвояси.

Кое-кто из них приглядывался к движущейся по улице троицерусских офицеров, но, почувствовав исходящее от них ощущение силы и опасности,тут же исчезал.

Сивый часто менял направление, то и дело сворачивал куда-то.Постепенно они начали забирать вверх, явно поднимаясь к богатым ярко освещеннымулицам Пери. Прохожих на улице становилось все больше, и вид у них был кудаболее уверенный. Стали попадаться ярко освещенные витрины, вывески кафе иресторанов. Здесь, в этих оживленных и респектабельных кварталах, Сивый сосвоими спутниками выглядели уже не так уместно и держались не так уверенно, какна Галате.

Борис осторожно посматривал по сторонам, думая о том, каквыкрутиться из создавшегося положения.

Словно услышав его мысли, штабс-капитан Сельцов сильно ткнулего в бок чем-то твердым и прошептал:

– Иди осторожно, дыши, пока можно!

Бориса передернуло от его шепота. Вообще от этого человекавеяло таким ледяным холодом, что зубы начинали стучать.

Подойдя к оживленной и многолюдной в этот вечерний часкофейне, капитан Сивый вошел в нее и сделал знак своим спутникам идти следом.Не задерживаясь в низком сводчатом зале, они вошли в помещение туалета.Дремавший при входе унылый толстый турок чуть приоткрыл один глаз и тут жедемонстративно захрапел – ничего, мол, не вижу, ничего не слышу, и неприятностимне ни к чему.

В туалете Сивый запер дверь изнутри, убедился, что никого,кроме них, в комнате нет, и прошел в дальний угол. Простучав стенку вопределенном месте, он удовлетворенно кивнул, достал из вещевого мешка короткийломик и двумя быстрыми ударами обрушил часть стены. Стенка поддалась удивительнолегко, за ней виднелась темная пустота. Сивый обернулся, подал знак Сельцову,достал фонарик и нырнул в пролом. Сельцов подтолкнул Бориса к темному лазу.

Пробравшись через пролом вслед за Сивым, Борис увиделуходивший в темноту, слабо освещенный маленьким фонарем длинный подвальныйкоридор. Капитан уверенно зашагал по нему вперед, и Борису, которогоподталкивал в спину белобрысый штабс-капитан, ничего не оставалось, как быстроидти следом.

Богатый и известный ювелир Михаил Серафимчик вовремя успел свернутьсвое дело в Феодосии и перебраться в Константинополь. Его магазин на Пери сталуже популярен не только среди бывших соотечественников – к нему частозахаживали офицеры союзнических армий, дамы константинопольского полусвета,сановники уходящей в небытие Османской империи и просто богатые люди из разныхстран Европы и Азии, которые в огромном числе собрались в Великом городе,привлеченные ничем не сравнимым запахом больших и очень больших денег.

Серафимчик полностью сменил штат продавцов: то что годилосьдля провинциальной Феодосии, совершенно не подходило для Константинополя –во-первых, у продавцов должен быть европейский лоск, во-вторых, они должнысвободно объясняться хотя бы на трех-четырех языках. Мастеров-ювелировСерафимчик оставил прежних, только им он мог безоговорочно доверять – и неиспортят дорогие камни, и уж точно не украдут. После того, как летомдевятнадцатого года молодой мастер Арсений оказался безумцем и преступником,[6] Серафимчик молодежи не доверял. К счастью, к нему пробрался изПетрограда через линию фронта старый его мастер Сигизмунд Алоизьевич, и дела вфирме снова пошли на лад.

Большой проблемой для Серафимчика была охрана имущества:ювелирный магазин – всегда приманка для воров и грабителей всех мастей, аКонстантинополь – город, где такой публики предостаточно. Но Серафимчикуповезло: он смог нанять знаменитого Пашу Горобца, бывшего телохранителягенерала Шкуро. С этой минуты за магазин можно было не беспокоиться: Горобецбыл надежнее любого швейцарского сейфа. Спал он днем, и то немного, а сзакрытия и до утра охранял хозяйское добро как цепной пес. О его силе,быстроте, о твердости его руки и зоркости глаз ходили легенды. Говорили, что вшляпку гвоздя он может попасть из своего маузера с тридцати шагов, а в кулачномбою стоит десятерых. Михаил Серафимчик очень способствовал распространению этихслухов по Константинополю, и добился того, что каждый вор в Великом городе,услышав про ювелирный магазин Серафимчика, только безнадежно махал рукой иговорил: «А, там такая охрана, что можно не беспокоиться».

Единственной слабостью великого Горобца был щенок,приблудившийся к нему в Константинополе. Маленький жалкий заморыш неожиданнотронул сердце железного человека. Горобец поил щенка молоком, любовался им состранным для него умилением, и в ответ на удивленный взгляд Серафимчика сказал,что щенок этот вырастет огромным свирепым псом и хорошим помощником охранника.