и с военной точки зрения бесполезным бросанием бомб над Лондоном все усиливает настроение в пользу войны в Англии. Один из наших агентов, только что вернувшийся из Лондона, рассказывал, как там водили людей тысячами смотреть на жертвы последних бомб, и как благодаря этому безмерно возросли ненависть к нам и желание продолжать войну. Ближайшим последствием будет то, что Фрейбург, Штутгарт или другой немецкий город должен будет снова это искупить, женщины и дети принести новые жертвы.

Затем Циммерман рассказал мне, что накануне у него был Ледебур, которому также отказано в выдаче паспорта, потому что он, как и Адольф Гоффман, втянут в процесс о государственной измене. Так как ему известны взгляды Ледебура на Эльзас-Лотарингию как немецкую землю, то он попытался вытянуть у него соответствующее заявление. Но Ледебур уклончиво сказал, что между ним и его друзьями есть некоторые разногласия, но он не может об этом говорить. Я со своей стороны считаю ответ Ледебура умным. Циммерман сказал Ледебуру, что он будет хлопотать о выдаче Ледебуру паспорта. «Ледебур всегда все-таки самый симпатичный из всех независимых, в сущности, он забавный малый». Я: «Как бы вы ни относились к Ледебуру, я настоятельно рекомендую вам достать ему паспорт. Вы должны дать паспорта и ему, и всем, кто желает ехать в Стокгольм».

Канцлер безутешен

27 июня состоялось наконец свидание с канцлером. Господин фон Бетман-Гольвег пригласил к себе доктора Давида и меня. Здесь мы не ограничились простым отчетом о стокгольмских событиях и их результатах. Мы вернулись в Берлин с тем же решением, которое вело нас в Стокгольм: добиться мира, и воспользовались первым же случаем, чтобы представить ему картину ужасного внутреннего и внешнего положения страны.

Может быть, еще настойчивее обычного мы указывали ему на безнадежное положение, в котором находится наше население. Он признал нас почти во всем правыми, признал также, что наша позиция единственно последовательна и, с нашей точки зрения, вероятно, единственно правильна. «Но, — прибавил он, — если бы вы могли назвать хотя бы одного французского социал-демократа, который стоял бы на одной позиции с вами; если бы вы могли назвать хоть одного, мое положение было бы гораздо лучше во всех отношениях». Со слов канцлера мы поняли, что и ему положение представлялось отчаянным. Очень подавленный, он попросил нас изложить все сообщенное ему сегодня в записке, которую он мог бы взять с собой в главную квартиру. В главной квартире впечатление было бы гораздо сильнее, если бы наши жалобы и предложения можно было представить изложенными черным по белому, чем если их будет воспроизводить канцлер. «Вы ведь оба пишете очень легко, составьте же записку немедленно, я поеду на днях». Я спросил его, может ли он дать нам время до субботы. На это он ответил: «Нет, это не годится, доставьте мне записку не откладывая, вы, наверное, составите ее до вечера четверга. Около шести-семи часов я поеду в главную квартиру». Мы ответили, что сделаем все возможное и полагаем, что можем обещать доставить записку к условленному сроку. Мы сдержали слово. Воспроизвожу текст выработанной нами записки, которую подписали и за которую взяли таким образом на себя ответственность президиум Социал-демократической партии, так же как и фракция рейхстага:

«Его превосходительству господину имперскому канцлеру доктору Бетман-Гольвегу

Ваше превосходительство!

Забота о судьбе нашей страны обязывает нас сообщить правительству следующее.

Мы, нижеподписавшиеся, президиум Германской Социал-демократической партии и социал-демократической фракции рейхстага, находимся постоянно в теснейшем общении с населением всех частей государства, особенно с неимущими слоями. Представители рабочих осведомляют нас самым точным образом о положении народа и его настроениях. Наши собственные наблюдения так же, как поступающие отовсюду сведения, с необходимостью приводят нас к убеждению, что внутренняя сопротивляемость нашего народа на исходе. Перед лицом исключительно серьезного положения мы считаем своей обязанностью сказать, что, по нашему мнению, должно быть создано для предотвращения величайших несчастий. Мы со своей стороны не желаем разделять ответственности за промедление в том, что единственно может спасти нашу страну от страшного бедствия.

Продовольственное положение все время ухудшается. Средства питания, которые выдаются населению больших городов и промышленных местностей, давно не позволяют человеку насытиться и поддержать свои силы. Многие миллионы страдают от мучительного чувства голода. Множество людей исхудало, лица бледные, осунувшиеся.

Несмотря на усилия обеспечить лучшее снабжение рабочих тяжелой промышленности, даже в снарядных мастерских производительность труда настолько упала вследствие долгого недоедания, что неоднократно уже вставала угроза полной невозможности работать. Незачем долго останавливаться — однако надо резко их подчеркнуть — на тех тягчайших последствиях, которыми недостаточное питание грозит в особенности женщинам и подрастающему поколению.

Население глубоко подавлено долгими лишениями. К ослаблению физической и духовной сопротивляемости вследствие дурного питания присоединяются другие истощающие заботы, которые несет с собой война, мучительный страх за судьбу сражающихся на фронте сыновей и братьев, мужей, отцов и кормильцев, развал семейной жизни, боязнь тяжелого будущего в горькой нужде.

Недостаточные, большей частью оттягиваемые, иногда же осуществляемые слишком поздно и к тому же половинчатые мероприятия властей также подпитывают недовольство. В торговле овощами на глазах властей практикуется положительно преступное ростовщичество. Таким образом, нельзя удивляться тому, что безнадежность и отчаяние, а вместе с ними горечь и озлобление растут и углубляются. Население видит, что состоятельные круги могут по-прежнему хорошо питаться, более того, в состоянии извлекать богатые барыши из самой войны и нужды своих соотечественников, тогда как миллионы малоимущих подрывают свое существование и обречены на дальнейшее обеднение и все растущую нужду.

Другой тяжело влияющий на настроение момент заключается в том, что до сих пор не осуществлен ряд внутренних реформ на основе равноправия всего населения. Это глубочайшим образом волнует и наполняет жестокой болью широкие круги народа, отдавшие во время войны все свои силы общественному благу. Правда, заслуги способного и мужественного народа признаны, и дан ряд обещаний, но за признаниями и обещаниями действия не последовали. Наоборот, сопротивление привилегированных введению свободного строя стало проявляться еще резче. Таким образом, понятно, что в массах народа не только не исчезает недоверие, но все растет мысль о том, что постоянные отсрочки политических реформ окончатся тяжелым разочарованием. Поэтому не могло быть длительным и благодетельное действие императорской „пасхальной“ декларации. Недоверие и раздражение находят все новую нишу, озлобление возрастает с каждым днем.

Что касается положения на фронте, то мы ограничимся указаниями на душевное состояние солдат. Высшему начальству нелегко дать сейчас правильную оценку солдату.

Властное положение начальства крайне затрудняет оценку истинных взглядов и настроений. В войсках сказывается утомление войною. Это вполне объяснимо. До нас