Когда я попросил слова, товарищ Банг протянула мне через стол записку: «Только, пожалуйста, не горячитесь, товарищ Шейдеман». Я старался не горячиться, но это удалось мне не вполне. «Стоит нам только очистить все занятые нами области, заплатить всему миру контрибуцию, обречь нашу страну на длительное политическое и хозяйственное бессилие и т. д. — и нам тотчас простят, что мы не пожелали 4 августа 1914 года начать прямо с государственной измены в высокую честь французского и английского капитализма и русского царя». Я подчеркнул смысл формулы «без аннексий и без контрибуций» и в сотый раз указал на то, что этот принцип должен быть обязателен для всех.

Трелстра снова говорил, причем он не сказал против меня ни слова, зато жестоко отчитал своего друга и земляка ван Коля. Не считая небольших стилистических изменений, мы не отступили от своей редакции.

14 июня 1917 года. Заседание с комитетом. Брантинга снова нет. Опять долгие споры о меморандуме. Мы не отступаем от своей редакции, делаем уступку лишь в пункте констатирования военных убытков: вместо «считаем невозможной» соглашаемся сказать: «считаем необычайно трудной». Да еще в эльзас-лотарингском вопросе, по желанию товарища Банг, еще раз подчеркнули слово «автономия».

Затем были обычные благодарственные речи. Эберт благодарил бюро, Трелстра — нас. При этом Трелстра дал понять, что стоит на нашей точке зрения. На наш вопрос он ответил, что, если бюро постановит предпринять поездку в Петербург, он примет в ней участие. Он сказал также, что намерен содействовать возможному приближению поездки.

У шведского министра иностранных дел

Этим закончились работы предварительного совещания, а если следовало верить пессимистам — и работы конференции. Большая часть товарищей по партии уехали. Давид, Мюллер и я остались только для того, чтобы не отнимать у рабочих всего мира веру в социалистическую совесть товарищей по партии в странах Антанты и не давать этим последним отделываться в будущем дешевым указанием на то, что мы прервали переговоры.

Несколько дней, еще проведенных нами затем в Стокгольме, принесли две значительные беседы, о которых я хочу упомянуть. Первая была со шведским министром иностранных дел, который перед отъездом пригласил меня к себе через нашего товарища по партии Линдквиста. Я охотно принял это приглашение и 14 июня отправился в министерство иностранных дел, где меня приняли очень любезно.

«Довольны ли вы своей миссией и как вы справились с вашим товарищем Брантингом?» — «Моя миссия еще не окончена; с Брантингом мы вели переговоры по-товарищески, он явно старался быть объективным, хотя…» — «Хотя он совершенно на стороне Антанты», — закончил фразу министр.

Мы долго беседовали о войне и мире, императоре Вильгельме, об изменении конституции и т. д. Он уверяет, что вполне согласен со мною в вопросе о вине. Он не верит больше, чтобы война была окончена раньше истечения года. Антанта, вероятно, с определенностью рассчитывает на революцию в Германии и потому затягивает войну. Вмешательство во внутренние дела Германии абсолютно недопустимо.

Затем он рассказал, как в 1908 году два часа беседовал с Вильгельмом II; император был так откровенен, что он должен был обратить на это его внимание, тогда Вильгельм II сказал: «Таков мой характер. Если я кому-либо доверяю, то доверяю абсолютно. Я должен положиться на вас». Линдеман сказал, что Вильгельм говорил настолько откровенно, что он, Линдеман, не все мог потом передать своему королю. «Вы не должны, однако, ошибаться: Вильгельм проявил себя совершенно „свободным“ и придавал важнейшее значение тому, чтобы не было сомнений в его миролюбии».

Я, между прочим, сказал: Антанта глубоко ошибается, если рассчитывает на революцию у нас во время войны. На мой взгляд, это возможно только при условиях, которые я обрисовал в мае этого года. Он согласился со мной и в этом, и в отношении к продовольственному кризису в Германии.

Потом он назвал тяжелые последствия войны для Швеции: невозможность подвоза, созданная Англией, мины, установленные Германией. При этом он с удивительной объективностью оценивал подводную войну. Он постоянно отвечал и Брантингу: если вы установите хронологическую последовательность событий, то должны будете согласиться, что в этом виновата Англия. Он добавил: «В день последнего потопления шведских пароходов стокгольмская пресса невероятно неистовствовала по поводу Германии. Затем я, не откладывая, пригласил в этот зал редакторов газет и сказал: вы за целый день достаточно накричались против Германии, теперь будьте любезны указать нам завтра согласно с истиной, как дело обстоит в действительности».

Обо всем этом он говорил, совершенно не скрывая своего расположения к Германии. «Министерство Брантинга было бы теперь несчастьем для нашей страны». Я направил беседу на возможность мирного посредничества нейтральных держав. Он: «Такая возможность была, пока Америка непосредственно не участвовала в войне». Потом он стал критиковать американскую политику, где господствует доллар. При этом он сослался на свое знание Америки. «Все рассчитывается на доллар». По поводу целей войны, которые ставит себе Германия, он сказал, что считает несомненным, что имперское правительство честно желает мира и не думает о продолжении войны для приобретения территории. Кто не рассуждает явно пристрастно, тот должен признать, что канцлер не мог публично сказать больше, чем он сказал.

Швеция соблюдает в отношении Германии благожелательный нейтралитет. Он попросил меня разъяснить ему различие между моими товарищами и сторонниками Гаазе. Я постарался ответить совершенно объективно, опираясь на факты. Он абсолютно не мог понять отказа в средствах обороны собственной стране, находящейся в таком тяжелом положении. Повторяя уверения в том, что Швеция постарается впредь помогать Германии, поскольку это возможно, он протянул мне руку. Беседа длилась более часа.

Apres la guerre[2]

Последний день в Стокгольме принес мне — правда, не непосредственную — встречу с Альбертом Тома, который возвращался из Петербурга. Госпожа Банг, которая виделась с ним, передала мне свой разговор с ним. Я записал следующее:

18 июня 1917 года. По словам госпожи Банг, Тома в ярости по поводу нашего меморандума, особенно по поводу тех мест, которые относятся к Эльзас-Лотарингии. Он говорил как человек, который ничего не понимает ни в социализме, ни в политике — как министр военных снабжений и только. Когда госпожа Банг спросила его, должна ли война из-за Эльзас-Лотарингии, до сих пор не завоеванной, продолжаться до бесконечности, он ответил: война продолжается, мы не можем иначе. Госпожа Банг была в полном отчаянии. Она говорила по телефону со Штаунингом, который был в Копенгагене, и пригласила его сюда. Я говорил со Штаунингом тотчас по его приезде. Между