В мае 1939 года Хелена перешла в выпускной класс гимназии, но без Мари, потому что та ушла из гимназии после предпоследнего класса, чтобы в июне, через неделю после своего 18-летия, выйти замуж за Отто.

Хелена была свидетельницей на свадьбе, и, когда регистратор обратился к ней со словами: «Поставьте, пожалуйста, здесь свою подпись, фройляйн Боденкамп», она впервые по-настоящему осознала, что теперь она действительно стала взрослой и у нее впереди целая жизнь. Жизнь, что делать с которой она не знала до сих пор.

Из приветственной речи регистратора она не расслышала практически ничего, только как он вручил молодоженам экземпляр книги Гитлера «Моя борьба», которую назвал «библией национал-социализма». Хелена заметила, как Мари с трудом не поморщилась от этих слов.

Затем в церкви стало очень торжественно, совсем не так, как до этого на репетициях. Неф был полон людей. Казалось, собралась вся деревня, к тому же и у Мари, и у Отто было довольно много родственников, и потому поздравлениям не было конца. Многие мужчины пришли в форме; они образовали живой коридор и приветствовали молодоженов поднятыми руками, когда Мари и Отто выходили из церкви.

Позднее, на свадебном ужине, Хелена чувствовала себя одинокой и потерянной. Она ведь никого не знала, а Мари была слишком занята, чтобы они смогли обменяться друг с другом больше чем парой слов. Так что она немного побеседовала с другим свидетелем, другом Отто по имени Фридер, у которого были забавные оттопыренные уши. Впрочем, общаться с ним было далеко не так забавно; он был довольно неразговорчив и, пожалуй, даже немного закомплексован.

Сама еда оказалась на удивление изобильной. Здесь было все – это преимущество того, что праздник устраивают две крестьянские фермы, шепнул ей Отто с заговорщицкой усмешкой. В магазинах было трудно достать некоторые продукты, с тех пор как некоторые страны ввели эмбарго против Германии, они обиделись на Гитлера за то, что в марте он вернул в империю Мемельланд, а затем Чехословакию. Тем самым, как сказал отец, фюрер лишь восстанавливал исторически правильные границы, потому что Богемия и Моравия, конечно, принадлежали Германии, кроме того, людям там скоро станет лучше, чем когда-либо, и тогда вся критика стихнет.

Хелена не могла судить, так ли это. Ей становилось все жутче и жутче от этого все более и более агрессивного тона в вечерних новостях.

И в довершение всего она теперь снова осталась в школе одна.

Теоретически она могла бы полностью сосредоточиться на обучении, что, безусловно, хорошо отразилось бы на ее оценках. Действительно, хорошие оценки у нее были только по программированию, по остальным предметам она отставала. Особенно слабая успеваемость у нее была по расоведению и генетике, потому что у нее было внутреннее сопротивление к этому предмету. Во-первых, сам материал – законы Менделя и все такое – были слишком близки к медицине, а медицину она ни за что не стала бы изучать. А во-вторых, она вовсе не хотела признавать все то, чему учило расоведение, – это было похоже на предательство по отношению к ее подруге Рут.

С другой стороны, разве Рут не предала ее тоже? Хорошо, она не знала адреса электронной почты Хелены, возможно, в Штатах не было никакой возможности его узнать – но обычные письма, они ведь все еще существовали, даже в Америке! Но Рут ни разу не написала ей, ни разу за все эти годы.

В этот выпускной год Хелена сделала то же, что делала годами ранее: она полностью погрузилась в программирование. Компьютер больше, чем когда-либо, казался ей местом пристанища, как могущественная крепость, защищающая от всего, что ее тревожило. Компьютер был у нее под контролем. Ее жизнь – нет, напротив. Та делала все, что хотела.

* * *

Например, умер дядя Зигмунд, совершенно внезапно. Еще двумя днями ранее он был у них на кофе, похвалил яблочный пирог Йоханны и рассказывал о курсе лечения, который собирался проходить. Но потом уборщица, регулярно приходившая к нему помогать по хозяйству, нашла его мертвым в любимом кресле с альбомом с фотографиями из его путешествий на коленях и бокалом красного вина рядом на столе. Он выглядел совсем умиротворенным, взволнованно рассказывала она, совсем умиротворенным.

Это были небольшие, печальные похороны, на которые почти никто не пришел. Самым грустным было наблюдать, как распадалась любимая коллекция дяди Зигмунда и все сувениры, привезенные им из дальних стран, были вынесены из дома, по большей части для того, чтобы оказаться на свалке. Но ничего не поделаешь, нужно было продавать дом, и мама не понимала, зачем ей хранить «уродливые вонючие вещи», как она их называла, к которым она не имела никакого отношения.

В своем завещании дядя Зигмунд указал, что оставляет Хелене свой компьютер, что вызвало у нее радостное удивление, но, к сожалению, она не получила наследство: незадолго до этого был принят закон, запрещающий частное владение накопителями данных, если они превышали определенный размер – теперь владельцы компьютеров должны были в целях безопасности хранить свои данные в службах хранилища данных, – и поскольку несъемный накопитель данных в компьютере дяди Зигмунда намного превышал допустимое значение и его нельзя было извлечь, то нужно было сдать все устройство. Поскольку он уже давно не был последним словом техники, Хелена получила только компенсацию в размере ста рейхсмарок: печальное наследство.

* * *

Через некоторое время Хелена привыкла к тому, что, отвечая на звонки, ее подруга представлялась фамилией Ашенбреннер. Все-таки путь до фермы Ашенбреннеров был не таким далеким, как до Шольцев; на велосипеде она добиралась туда за добрых полчаса, и, если у Мари было немного времени, ферма походила на убежище в то время, когда мир, казалось, вот-вот выйдет из-под контроля. Когда они вместе с Мари что-нибудь выпекали, большая политика забывалась и все было в порядке.

За исключением тех случаев, когда Хелена пыталась самостоятельно разбить яйца.

– А ты не стала более ловкой, – смеялась Мари, и тогда они вместе вылавливали кусочки яичной скорлупы, которые у Хелены оказывались в муке.

Но дома и в школе политические дискуссии в течение лета становились все более и более важными. По телевизору почти ничего больше не показывали.

Примерно в это же время начались и обязательные занятия по противовоздушной обороне. Всем домовладельцам было приказано оборудовать в своих домах бомбоубежища подвального типа, приобрести противогазы и другие инструменты и запастись предметами первой необходимости. В школе каждые несколько недель проводилась учебная тревога: надо было бросить все на месте, как только раздавалась сирена, и как можно скорее – но в то же время «благовоспитанно и спокойно» – отправиться в бомбоубежища, которые были совсем недавно отремонтированы и все еще пахли краской.

Означает ли это, что скоро будет война, спросила Хелена отца.

– Фюрер, безусловно, хочет мира, – ответил отец, – но для мира нужны двое, а для войны достаточно одного. А у Великого германского рейха теперь есть могущественные враги, прежде всего Англия. Никогда не знаешь, что они задумали.