Чем выше риск, тем больше денег я мог заработать. Плюс адреналин. Меня устраивала такая жизнь, но обсуждать ее с кем-то я не собирался. Даже с Геком. У меня, впрочем, было ощущение, что он кое о чем догадывается, но о своих подозрениях Гек никогда мне не говорил. Как и прежде, мы продолжали мастерить отличные джекботы, к тому же я всегда готов был помочь Геку, когда нужно было вывезти на рыбалку очередного туриста, но по ночам я часто прыгал в катер, запускал двигатели и уносился прочь.

Я научился мастерски прокладывать курс по морским картам, по радару и по GPS-навигатору. Иногда, если до места закладки было недалеко, а погода благоприятствовала, я возвращался на Бимини около полуночи, но порой я отсутствовал сутки или даже двое. Центральную Америку я неплохо знал еще по своим предыдущим поездкам в качестве сотрудника «Пикеринг и сыновья». Если бы я выучил испанский, мне было бы, наверное, еще проще, но я справлялся и так. Я мог спросить, где находится туалет, заказать чашку кофе или бутылку воды, а большего мне не требовалось. Кроме того, когда я начал работать на Колина, вовсе не знание языка или местных обычаев было для меня главным. От меня требовалось умение быть на виду, но оставаться невидимым. Не привлекать к себе внимание, не попадать в поле зрения правоохранителей и не выглядеть виноватым – вот на чем я сосредоточился, и мне это неплохо удавалось. Никаких проблем, во всяком случае, у меня до сих пор не было, и я имел все основания наслаждаться жизнью.

Впрочем, вру. Одна проблема у меня все-таки была – как, кстати, и у Колина. Да, мы «оседлали волну», как он однажды выразился, и эта волна стремительно несла нас к обеспеченному будущему. Вот только с каждым днем волна эта набирала силу, понемногу превращаясь в цунами, но мы продолжали свято верить, что успеем вовремя соскочить. Понимаете, о чем я?.. Нам казалось, будто у нас все под контролем, но это была иллюзия – и весьма опасная. А самое скверное заключалось в том, что ни он, ни я не спешили от этой иллюзии избавиться. Да и зачем от нее избавляться? Ведь это так приятно – чувствовать себя хозяином собственной жизни и судьбы, к тому же все пока шло хорошо.

А если все хорошо, зачем что-то менять?

Ко мне Колин и Маргерит относились как к близкому родственнику, как к члену семьи. Их дети тоже меня полюбили. Я учил Марию завязывать шнурки, прыгать через скакалку, свистеть, водить катер и насаживать наживку на крючок. Я знал, где у нее «самое щекотное место», помнил, что она любит кетчуп и майонез, но терпеть не может горчицу, и побывал на всех ее танцевальных концертах (а их было за два десятка). Я помогал ей делать домашнее задание по арифметике, забирал из школы и был рядом, когда Мария впервые пробежала три мили без остановки. Из всех мягких игрушек, которыми была завалена ее постель, девочка больше всего любила мохнатую обезьянку с длинным хвостом, которую подарил ей я. Каждый вечер, ложась спать, она крепко обнимала ее коричневое мягкое туловище, а когда просыпалась утром, брала обезьянку с собой завтракать.

Если я когда-то и был полностью и безоговорочно предан какой-то женщине, то это была Мария. Каждый раз, когда она называла меня «дядя Чарли», я буквально таял.

Не реже раза в неделю я возил Марию в школу, и каждый раз мы обязательно останавливались в «Криспи Крим»[41], над которым наливалась красным неоновая вывеска «Горячие пончики – прямо сейчас!». Фактически я превратился в няньку, но мне это нравилось. Впрочем, не представляю, кто на моем месте не влюбился бы в эту живую, очаровательную девочку; не только внешностью, но и характером Мария пошла в мать, и общаться с ней было легко и приятно. Сложнее было с Сэлом, особенно когда он превратился в тинейджера и стал отдавать все силы своей неокрепшей души двум вещам: серфингу и образу жизни (а также внешнему виду) рэперов, но я верил, что со временем парень сумеет пересмотреть свою систему ценностей.

Мария, как все девочки ее возраста, обожала быть в центре внимания. Сэл был сдержаннее, но и его природа одарила достаточно щедро. От матери парень унаследовал музыкальный слух, и было время, когда он мог заставить стоявший в концертной пристройке «Стейнвей» петь по-настоящему.

От Колина Сэлу достался быстрый аналитический ум. Парень никогда не испытывал трудностей с математикой и умел решать в уме довольно сложные задачки. Считал Сэл просто как компьютер, но при этом школу терпеть не мог. Я был с ними, когда Колин в первый раз повез сына на матч «Дельфинов»[42], и сидел рядом, когда парень впервые попал на игру «Майами Хит»[43]. Мы вместе ловили омаров на Бимини и на других островах, вместе ныряли с аквалангом, обследуя потерпевшие крушение суда и их обломки, и даже загарпунили несколько по-настоящему больших рыб на глубине сорока-шестидесяти футов. В отличие от сестры, Сэл никогда не стремился дружить со всеми, но, если ему кто-то нравился, он умел быть хорошим товарищем.

Я, кажется, сказал, что парень был достаточно сдержанным, но это вовсе не означает, что он не любил внимание. Увы, несмотря на наши с Колином попытки как-то на него «влиять», Сэл продолжал тянуться к двум вещам – к дешевой популярности и мишурному блеску. Последнее, кстати, относилось не только к вещам или предметам, но и к людям. Даже в первую очередь к людям.

Чтобы заявить о себе, обратить на себя внимание, Сэл был готов на любое безрассудство. К примеру, однажды он прыгнул в воду с площадки на крыше отцовского эллинга, а это третий этаж. В другой раз во время прыжка он сделал поворот вперед. Потом сделал сальто назад. А потом ухитрился выкрутить и двойное обратное сальто. Все, кто наблюдал за этими головокружительными прыжками, только ахали, и только я почти за него не волновался, ведь я знал, сколько времени и труда Сэл потратил, чтобы подготовить эти трюки, и сам показывал ему, как правильно отталкиваться и входить в воду. К сожалению, с возрастом Сэл начал открывать и другие, менее трудоемкие способы произвести впечатление на окружающих. Сначала он опробовал их на своих сверстниках, а потом принялся и за тех, кто бывал на отцовских вечеринках. Поначалу это выглядело даже трогательно, но со временем я понял, что с каждым разом Колину становится все труднее удерживать сына в рамках, из которых тот так настойчиво пытается вырваться. Увы, эффект от всех его усилий был нулевой, и только на лбу у Маргерит появлялось все больше озабоченных морщинок.

Если мою жизнь в доме Колина можно было сравнить с чем-то вроде костра, который горит сильно, но ровно и к тому же постоянно находится под присмотром садовника с огнетушителем, то жизнь Сэла больше напоминала тлеющую кучу старых листьев, которая, однако, в любой момент могла полыхнуть, превратившись в буйный лесной пожар.

Спустя примерно два года после того, как я стал вхож в дом Колина, Сэл связался с дурной компанией. По ночам он тайком убегал из дома. Одевался вызывающе. В ответ на упреки грубил или отмалчивался и вообще держался крайне негативно по отношению к родителям, всячески давая понять, что не желает, чтобы его «опекали». Желание стать или хотя бы выглядеть крутым овладело им полностью, и он целыми днями ломал голову, как бы добиться своего. Теперь, что бы он ни делал, каждый его поступок, каждая реплика или жест – все было заранее продумано и направлено на то, чтобы оказаться в центре всеобщего внимания. Думаю, в этот период его основными побудительными мотивами стали эгоистичное честолюбие и зависть. Мария тяготела ко всему прекрасному, изящному, утонченному. Сэла интересовала только власть и то, как он сможет ею распорядиться.