Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Я и так люблю тебя!» – сердце так громко кричит, что кажется, реально можно слышать.
Может, я и взглядом это выдаю, но голос гашу. Вырвать себе нутро? Там и так уже все искорежено.
– А я хочу, чтобы обо всех твоих пороках никто больше, кроме меня, и не знал… – вырывается все-таки многозначительное требование. – Никогда!
Вспышка в Даниных глазах – его восторг и мое искушение. Столько оттенков выливает: оранжевый, красный, синий, фиолетовый… Не увидишь, и вообразить сложно. Да, внешние факторы тоже влияют. Но не было бы внутри него такой энергии, ломать и отражать свет было бы нечему.
– Никто и не узнает, Марин. Никогда, – звучит как клятва. Меня пробирает. На коже выступают мурашки, а под ней разливается лава. – Ни с кем, кроме тебя, я душу не вскрывал. Ни с кем другим и не собираюсь.
– Просто…
Еще не знаю, что сказать пытаюсь, как Даня меня перебивает.
– Просто прими меня, Марин. Полностью.
Я готова. Несмотря ни на что.
Но…
– А ты, Дань? – выдыхаю шелестящим шепотом. – Ты меня полностью принимаешь?
– Всегда, – отвечает без раздумий.
Пусть не осознает, но на инстинктах, как мне кажется, именно то, что мне нужно, сообщает… Принимает все.
Волну радости, которая рвется по моей груди, словно десятки взлетевших в небо фейерверков, придушить невозможно. Со стоном подаюсь к Дане, он тут же вздыхает и замирает. Скольжу ладонями по шее, затылку и плечам. Прижимаюсь губами к щеке. Одержимо вдыхаю запах, который не в силах перебить даже дождь.
– Тогда сноси… Но… Уничтожай только плохое, Дань…
Он медленно отстраняется. Смотрит мне в глаза. Сомневается. Ищет подтверждение. А когда его находит… Шумно выдыхает, так же резко вдыхает и набрасывается на мой рот.
Даня грозил ураганом. Он его разворачивает.
Головокружение, трескучее напряжение, тягучее томление и безумные разряды тока – все это ощущаю моментально, едва лишь сливаются наши языки. Слюны сразу много становится. Мы ею делимся, с горючей потребностью присасываясь друг к другу и кусаясь. В рваных промежутках только тяжелое дыхание и хрипы ловим. Сталкиваемся лбами, носами, зубами чересчур агрессивно орудуем – моментами прям искры из глаз высекаем. Но ни один из нас не пытается притормозить.
– Хочу тебя ебать… Хочу тебя заблядить… Кончить в тебя, Марин… Всю тебя обкончать…
Не нуждается в дополнительном разрешении. Все именно к этому и идет. Просто Дане, как обычно, в кайф это озвучивать. А мне – слышать и отражать. Без стеснения и каких-либо попыток снизить накал. Теми же глаголами. Точно так же грязно и яростно. Нет, я не позволяю. Я провоцирую.
Задерживая тот зрительный контакт, который нам удалось установить, пока подливали масла в огонь словами, Шатохин сдергивает с меня трусы. За ними и лифчик летит. По голой коже несутся жесткие поцелуи и укусы. Я вскрикиваю, но не отталкиваю. Конечно же, не отталкиваю. Я получаю удовольствие и не пытаюсь это скрывать.
Даня знает, что делать. В этом его суть, даже когда главенствует ярость.
Он груб, но бьет прицельно. Задевает и воспламеняет те точки, которые вопреки мукам запускают по моему телу потоки дикой похоти.
Его зубы оставляют жгучие следы сладкой боли на шее, плечах, сосках, животе, бедрах и половых губах. Я едва держусь на ногах. Вся дрожу. И растворяюсь в этих ощущениях настолько, что когда Даня меня разворачивает и, заставляя выгнуться, входит в мое тело, моментально улетаю. Разрывает такой оргазм, что даже страшно становится. Кажется, будто реально распадаюсь на части.
Даня слышит мои крики, чувствует сумасшедшее сокращение плоти, улавливает отчаяние во всех тех звуках, что я издаю, едва появляется возможность, но не останавливается. Он не притормаживает ни на секунду, одурело выбивая из моего тела свое удовольствие. Очевидно, выдержки ему не занимать. Это длится достаточно долго. От яростных движений его члена у меня буквально каждый миллиметр плоти воспаляется, каждый нерв воспламеняется, каждый микроузел закорачивает. Если бы Даня хотя бы не касался в других местах… Но он трогает непрерывно, не позволяя ни одной точке погаснуть.
Можно ли умереть от удовольствия? Сейчас уверена, что да.
Меня разрывает смертельной волной блаженства в тот самый миг, когда Даня, искусав мне плечо, с оглушающими рыками забивает мое лоно спермой. Его и без того огромный член в момент этой бешеной пульсации раздувается настолько, что я, выстанывая со слезами свое удовольствие, прихожу одновременно и в ужас, и в восторг.
Мы совокупляемся еще три раза. Иначе я процесс этой одержимой близости назвать не могу. Он животный, агрессивный и жестокий. В нем нет ни капли нежности. То, что мы делаем – просто непрекращаемая агония похоти. Мы именно ебемся… Как говорит Даня.
Я вся мокрая. Не понять, где дождевые капли, где дождь, где сперма, а где моя собственная слизь, которой сегодня аномально много вылилось. Ничего из перечисленного не мешает нам продолжать. Напротив, это возбуждает с каждым разом сильнее. Мы заразили природу. Наших запахов больше, чем всего остального. Многим больше.
Мы и друг для друга отравляющие. Озверевшие твари. Оглодавшие и свирепые. Все пороки, все нервы, все чувства наружу. Никаких адекватных границ не придерживаемся. Никаких запретов не соблюдаем.
– Полировать тебе член? – припоминаю слова, которые выбили меня из равновесия ранее.
После крайнего финала падаю на колени и полирую.
Он меня тоже вылизывает… Не гнушаясь ничем, что оставалось на моем теле.
Наверное, это и есть полное принятие друг друга. Хотя бы на физическом уровне. А если есть оно, то значит, давно созрело и в голове. Просто нужно подождать.
И все же расстроиться этой ночью мне приходится. Потому как Шатохин, донеся меня до хижины, опускает у порога на ноги. Сам за мной в помещение не входит.
Какое-то время стоим неподвижно, пронизывая друг друга взглядами. Вижу, что он хочет зайти, и не понимаю, что ему мешает это сделать. Мне-то ладно, чертова гордость… Да к черту! Я ее забиваю порывом.
– Может… Останешься, Дань? – шепчу, выдавая за раз все чувства той влюбленной малолетки, которую Шатохин когда-то растоптал, и которая, несмотря ни на что, до сих пор во мне трепыхается. – Твою постель намочил дождь. Где ты будешь спать? И вообще… Останься, Дань!
Да, я умоляю. Не могу иначе.
Но он мотает головой и выталкивает совсем не тот ответ, какой бы мне хотелось
