* Бесспорно, самый живой город Марокко, расположенный между горами и Сахарой, — Марракеш. Каждый вечер его огромная площадь запружена бродячими акробатами, жонглерами, укротителями, фокусниками, астрологами, а главное — знаменитыми на весь арабский мир местными рассказчиками-аэдами.

* Самое экзотическое в Марокко — берберский базар-сук. Кочевые племена устраивают на пересечении дорог большие ярмарки, куда со всех окрестностей собираются невесты. Прикрытые чадрой, они сидят у шатров, демонстрируя прохожим ладони, густо покрытые татуировкой. Читая эти синие узоры, женихи неторопливо подбирают себе пару.

* Со времен Римской империи Марокко — африканская житница, где всегда выращивали пшеницу. Из нее здесь выпекают вкуснейший сероватый хлеб и делают особую кашицу — знаменитый кус-кус, любимый не только в Северной Африке, но и в Париже. Кус-кус подают с овощами, бараниной, острыми колбасками, иногда — в приморских районах — даже с рыбой. Лучшее в этом блюде — сам кус-кус: изготовленные вручную крохотные пшеничные катышки, политые острым бульоном и сдобренные харисой, еще более острой приправой из красного перца. Обед завершает мятный чай и долгие разговоры. Как и всюду на Востоке, в Марокко редко торопятся.

Прилетев из Нью-Йорка на Гавайи — а для этого надо обогнуть в аккурат полглобуса, — я никак не мог отделаться от впечатления, что нахожусь за границей. Искал таможню, порывался разменять валюту, даже слова старался произносить повнятней, пока не вспомнил, что на Гавайях хуже меня по-английски вряд ли кто говорит.

С одной стороны, Гавайи — такая же Америка, как Нью-Йорк. Магазины со знакомыми названиями, банки, бензин тех же марок. Если в Гонолулу зайти в супермаркет, никогда не догадаешься, что он расположен под Тропиком Рака. На День благодарения здесь все послушно едят традиционную индейку, хотя связь между Полинезией и плимутскими пилигримами сомнительная. Рождественский сезон отмечен распродажами и Санта-Клаусами. Но все это — ненастоящее, будто островитяне решили поиграть в Америку. Стоят, например, как полагается, елки в витринах. Но не зеленые, а красные! И украшения из орхидей и банановых листьев.

Физическая география приходит тут в наглядное противоречие с географией политической: Гавайи настолько отличаются от остальной Америки, что приходится считать этот штат приятным исключением. Помимо красот природы в этом виновен привольный космополитический дух. Данные об этническом составе архипелага читаются как этнографический атлас: четверть населения — белые, четверть — японцы, потом идут коренные гавайцы, филиппинцы, негры, португальцы, китайцы. И вся эта пестрая национальная смесь живет на живописном полинезийском фоне с американским комфортом. Уровень жизни на Гавайях если и отличается от континентального, то в лучшую сторону.

На обычной карте Соединенных Штатов для Гавайев не находится места — разве что в отдельном уголке, где раньше рисовали розу ветров или кошмарных чудовищ, обитающих на краю ойкумены. Своему благоденствию пятидесятый штат обязан изобилию окружающей его пустоты. Тысячи миль отделяют эти острова от континентов. Они вне пределов цивилизованного мира, на границе мечты и реальности. Маяковский говорил, что океан — дело воображения, в море, мол, тоже берегов не видно. Но когда пространства так много, оно сгущается в нечто конкретное, почти осязаемое. На гавайском берегу трудно отделаться от сладкого ощущения одиночества. И даже сознание, что ты его делишь с миллионами других туристов, не мешает вспоминать о Робинзоне. Поразительно, но фамилия одного из старейших гавайских плантаторов, чьи потомки до сих пор владеют небольшим островом, — Робинсон.

Гавайи — аттракцион природы. Здесь необычно все, начиная с геологии. Архипелаг так молод, что еще растет: постоянно действующий вулкан на Большом острове каждый год увеличивает территорию Америки на несколько квадратных километров. Лава извергается в море, застывает — и суши становится больше. Данные о площади Гавайских островов меняются, как сводки с поля боя.

Необычен своим постоянством гавайский климат. Острова славятся небывалыми пляжами: желтые, черные, зеленые, будто кто-то резвился с разноцветными чернилами. И океан тут кишит пестрой живностью. И коралловые рифы с их барочной архитектурой. И плодородие такой мощи, что, как рассказывают новичкам старожилы, карандаш начинает зеленеть, если его сунуть на ночь в землю.

Совокупность всех этих гавайских странностей и произвела на свет миф о затерянном в океане земном рае. О нем все мы читали в любимых книжках нашего детства — у Джека Лондона, Стивенсона, Мелвилла, Моэма, Тура Хейердала, плюс все те уже безыменные сочинения, от которых в памяти осталась одна соблазняющая своей неопределенностью географическая химера — Южные моря.

Очарование Гавайских островов обеспечивают наши детские воспоминания, и нет вклада надежнее ностальгии по детству. Любой человек, будь он президентом, философом или футболистом, начинает свою карьеру с приключенческих романов. Именно они закладывают основу личности. Если хорошо покопаться в нашей трезвой душе, то на дне мы обязательно найдем индейцев, пиратов и шоколадных туземок. Основательный запас экзотических образов служит буфером в болезненном столкновении с действительностью. Взрослый — это не выросший ребенок, а совокупность «я» разных возрастов. В каждом из нас сидит довольно шумная компания читателей, и часто на поверхность выныривает не умудренный Прустом интеллектуал, а мальчишка с «Островом сокровищ». Именно поэтому в Лондоне узнаешь город Шерлока Холмса, а не Диккенса. В Париже вспоминаешь не Бальзака, а Дюма. И только Петербург намертво повязан с Достоевским, да и то потому, что наша литература не облагодетельствовала русских детей приключенческими книгами отечественного производства.

Бунт против взрослых не кончается с переходным возрастом, он просто переходит в другую стадию. Чем дольше, сложнее, запутаннее мы живем, тем больше нам нужны упрощенные модели мира — боевики, вестерны, приключенческие романы. Экзотическая отдушина позволяет выпускать пары безопасным образом. Поэтому прогрессу сопутствует мечта об антипрогрессе — о Золотом веке, о «благородном дикаре». Тоска по естественному, не опороченному цивилизацией образу жизни заставила искать все новых и новых благородных дикарей. Христофор Колумб открыл не только Америку, но и совершенных индейцев, не знающих власти денег и предрассудков. К тому времени, когда Новый Свет достаточно обжили, «благородный дикарь» переехал на Тихий океан. Океания стала последним на нашей Земле раем. Надо сказать, что для этого у нее были серьезные основания.

Полинезийцы жили на островах. И не зря же все утописты стремились изолировать свои идеальные страны от внешнего, «неправильного» мира. Идиллию проще построить, когда никто не мешает — например, на необитаемом острове. Впрочем, полинезийцы, превращая жизнь в райскую, обходились и без утопистов. Адамово проклятие — труд — тяготело над ними куда в меньшей степени, чем над остальными народами. Чтобы посадить кокосовую пальму, нужно поработать минут десять.

В гавайском музее поражает малое количество экспонатов — островитянам попросту не нужны были вещи. Но даже те, которыми они все же пользовались, связаны скорее с игрой, чем с трудом. Например, доски для сёрфинга, которые здесь и придумали. В изготовление их действительно вкладывалась масса изобретательности и старания — особые породы дерева, идеальная аэродинамическая форма, безукоризненно отполированная поверхность. Соорудить такую штуку, должно быть, сложнее, чем построить хижину. Но можно ли назвать хобби работой?