— Я боялся, — прошептал Тансык.

— Кого, чего? У нас не тюрьма. Люди в тюрьму идут — не трусят, насвистывают.

— На работу не примет, прогонит… Я продам коня и уплачу за одежду. Возьми, пожалуйста! — Тансык всем корпусом подался к Елкину.

Бригадир удивленно взглянул на него, на инженера, почувствовал неловкость и начал набивать печку саксаулом.

— У нас закон: убежавших, да еще с одеждой, обратно не принимать. О тебе я подумаю, посоветуюсь.

— Возьми, пожалуйста! Я не могу жить в степи. У меня нет аула, нет дела, нет новостей…

Елкин растерялся. Его устыдили умоляющие слова Тансыка.

— Примите его! — сказал бригадир. — Возьму в свою бригаду.

Поспешно, как флюгер от неожиданного порыва ветра, Тансык повернулся к Борискину, уловил его серьезный взгляд, убедился, что над ним не подшучивают, и еще быстрей повернулся к Елкину.

— Завтра придешь ко мне в контору, зачислю, — сказал Елкин.

Тансык начал благодарить инженера и бригадира.

— Не надо, не выношу, — остановил его Борискин. — Я тебя возьму к себе. У меня работа тяжелая. Будешь убирать камни?

— Буду, все буду.

— Будешь учиться? Я тебя попытаю по-всякому, до дела попробую довести.

— Буду, буду! — торопился уверить Тансык.

— Ладно. Теперь скажи: почему ты вдруг задумал удрать?

— Дурак был.

— Как так? Не понимаю.

— Думал, можно жить в степи без дороги. На дороге трудно, работа, а в степи легко.

— И что же? Нельзя жить?

— Нельзя! — Тансык тряхнул головой, точно вбил гвоздь. — Раньше можно было, теперь нельзя.

Борискин не знал, что Тансык был вестником Длинного уха, и не понял, почему же нельзя жить без дороги, почему она так необходима Тансыку, но допытываться не стал.

«Нельзя, тем лучше, не убежит», — решил он и посоветовал:

— А коня ты продай. Зачем он, если думаешь работать здесь?

— Продам и уплачу за одежду.

— Можешь не платить, рабочим полагается одежда. Скажи, почему убегают другие?

— Дураки!

— У тебя все дураки. — Бригадир усмехнулся.

— Скоро будут умные…

— Когда же и с чего это вдруг поумнеют?

— Сбегают и станут умные. Обратно придут, как я.

— Все придут?

— Много. У кого нет табуна, аула, все придут.

— Видите, — бригадир обратился к Елкину, — горевать не стоит. Скоро у нас будет до черта умников, и все пойдет по маслу. А с ним не вредно поговорить. Может, и в самом деле каждому надо убежать хоть разок?! Скажи: умнеют все после первого побега или другому разов пять требуется убежать?

— Не знаю. Я сразу стал умным.

Бригадир расхохотался:

— Здорово, знать, тебя приняли в степи!

Тансык отогрелся и ушел к Исатаю порадоваться, сказать ему спасибо за совет.

— Как вы думаете, удержится? — спросил бригадира Елкин.

— Наверняка, самым явным образом.

— А я сомневаюсь. У всех у них — этот не хуже и не лучше — столько ошибочных взглядов и предвзятых мнений, что надо убеждать и убеждать…

— Ну, само собой, растолковать надо и применить к ним правильное отношение, — согласился бригадир. — И в том, что умнеют после побегов, есть правда, есть! В аулах скорей всего бедность, нужда, а у нас кое-какие удобства; против аула, может, совсем хорошо. Убежит и увидит. Прямо хоть нарочно устраивай побеги.

Тансык был несказанно рад. Он передал Исатаю весь разговор с бригадиром и несколько раз похвалил его:

— Вот — хороший человек!

Потом начал агитировать казахов, живших в юрте:

— Держитесь за дорогу. Теперь самый приятный человек, который был на дороге. Кто ничего не знает про дорогу, тому не радуются, того не хотят угощать. Когда я бегал и ничего не мог сказать про дорогу, меня Аукатым выгнал из дому. Теперь он примет, зарежет барана и посадит выше всех гостей.

В тот вечер многие из казахов, думавшие убегать, переменили свое решение.

Тансыка приняли на работу. Инженер Дедов, который заносил его в ведомость на довольствие, предупредил:

— Еще раз убежишь — не являйся! И теперь зря приняли — поблажка.

Коня Тансык продал конторе и свел на конный двор. Часть денег он положил на книжку, часть израсходовал на Исатая, купил ему новый тулуп. Он не скупился потому, что хотел работать без лени и уверток. А хорошая работа, он знал, давала и хорошие деньги.

…С малых лет Николай Иванович Борискин работал по мастерским и заводам в Ленинграде, Мурманске, на Урале.

В его руках перебывало несметное множество всяких вещей, материалов, и теперь он всякую вещь берет спокойно, знает ее назначение. У него удивительные руки, они ни перед чем не опускаются. Корявые, большие, подкрашенные мазутом, прямо грабли, они бережно и ловко справляются со всяким самым тонким механизмом. Николай Иванович достаточно побывал в сложных, трудных положениях. Теперь ходит спокойно, уверенно, у него великое умение выпутываться. На всей земле он какой-то свой, домашний человек, нет у него растерянности и удивления перед новыми местами и людьми. Жил будто человек везде, со всеми, все попробовал своими руками и знает, что все подчинено рукам человека. У него большие комбинаторские способности: не хватило бензина для компрессоров — перегнул в машинах какие-то трубки, пустил на керосине; сожгли экскаваторы топливо, нечем нагонять пар — заменил его сжатым воздухом.

— У нас