— А я, — заявил сэр Джон, — обязуюсь вооружить вас на охоту, как раньше вооружали рыцарей. У меня есть прелестный маленький карабин, я вам его подарю, и с ним вам будет не так скучно ждать, пока пришлют пистолеты и саблю.

— Ну что, — спросил Ролан, — ты доволен, Эдуар?

— Да. Но когда вы мне подарите карабин? Если вам надо будет писать в Англию, то имейте в виду, я этому не верю!

— Нет, мой юный друг, надо только подняться в мою комнату и открыть ящик с ружьями. А это недолго.

— Так поднимемся сейчас же вашу комнату!

— Идем! — согласился сэр Джон и отправился вместе с Эдуардом.

Через минуту Амели, по-прежнему задумчивая, встала и удалилась из комнаты.

Ни г-жа де Монтревель, ни Ролан не обратили внимания на ее уход, они были поглощены серьезным спором.

Госпожа де Монтревель умоляла Ролана, чтобы он не брал мальчика с собой на охоту, а Ролан возражал ей, что, поскольку Эдуарду суждено со временем, подобно отцу и брату, стать солдатом, он только выиграет, если как можно раньше получит боевое крещение и привыкнет обращаться с порохом и свинцом.

Их спор еще не был закончен, когда вернулся Эдуард с карабином через плечо.

— Смотри, брат, — обратился он к Ролану, — какую чудесную вещь подарил мне милорд!

И он благодарил взглядом сэра Джона, который, стоя на пороге, напрасно искал глазами Амели.

В самом деле, подарок был великолепный! Карабин был превосходной работы, отличался строгостью орнамента и простотой формы, характерной для английского оружия. Подобно пистолетам, точность боя которых уже смог оценить Ролан, он вышел из мастерских Ментона и заряжался пулей двадцать четвертого калибра. По-видимому, его делали для женщины, так как у него был короткий приклад и на ложе — бархатная подушечка. По своим размерам и устройству он идеально подходил для двенадцатилетнего мальчика.

Ролан снял карабин с плеча Эдуарда и стал осматривать его глазами знатока, проверил курок, прицелился, перебросил из одной руки в другую и сказал, возвращая брату:

— Еще раз поблагодари милорда: твой карабин сделан для королевского сына! Пойдем испробуем его!

И все трое вышли испытывать карабин сэра Джона. Госпожа де Монтревель осталась в одиночестве, опечаленная, подобно Фетиде, увидевшей, как одетый в женское платье Ахилл извлек из ножен меч Одиссея.

Через четверть часа Эдуард возвратился с торжествующим видом; он принес матери картонный круг размером с тулью мужской шляпы; в эту мишень он всадил на расстоянии пятидесяти шагов десять пуль из двенадцати.

Двое мужчин остались в парке, они прогуливались, мирно беседуя.

Госпожа де Монтревель выслушала немного хвастливый рассказ Эдуарда о его подвиге. Потом она долго глядела на него со святой материнской скорбью во взоре, ибо для матерей слава не окупается кровью, проливаемой ради нее.

О! Какую неблагодарность проявляет сын, который видел этот взгляд, на него устремленный, и не запомнил его на всю жизнь!

Не отводя глаз от младшего сына, г-жа де Монтревель прижала его к сердцу и разразилась рыданиями.

— Наступит день, — прошептала она, — когда ты тоже покинешь свою мать!

— Да, матушка, — отвечал мальчик, — но для того, чтобы стать генералом, как отец, или адъютантом, как брат.

— И чтобы тебя убили, как убили твоего отца, и как может быть, убьют брата?

От г-жи де Монтревель не ускользнула странная перемена в характере Ролана, и к ее волнениям прибавилась новая тревога.

До сих пор ее сильно беспокоили бледность и задумчивость Амели.

Амели исполнилось семнадцать лет. Она росла веселой, здоровой, жизнерадостной девочкой.

Смерть отца омрачила ее юность, угасила веселье. Но весенние грозы быстро проходят: улыбка-солнце, блистающая на заре жизни, вернулась на ее уста и, как бывает в природе, тихо сияла сквозь слезы, что увлажняют глаза, словно утренняя роса — цветы.

Но с некоторых пор — это было примерно полгода тому назад — взор Амели омрачился, щеки побледнели, и, подобно тому, как перелетные птицы уносятся на юг с приближением осеннего ненастья, улыбка исчезла и замер детский смех, то и дело слетавший с ее полуоткрытых губ.

Госпожа де Монтревель расспрашивала дочь, но Амели уверяла, что она все такая же, как была. Она с трудом овладела собой, но, как постепенно исчезают круги, разбегающиеся от камня, брошенного в пруд, на лице Амели угасла вымученная улыбка, которой она хотела успокоить тревогу матери.

Непогрешимый материнский инстинкт подсказывал г-же де Монтревель мысли о любви. Но кого могла полюбить Амели? В замке Черных Ключей никого не принимали. Политические бури разогнали светское общество, к тому же Амели никогда не выходила из дому одна.

Госпожа де Монтревель терялась в догадках.

После приезда Ролана она стала надеяться, что он сумеет развлечь и развеселить Амели. Но вскоре она утратила эту надежду, обнаружив, какое впечатление произвел на дочь его приезд.

Мы помним, что навстречу Ролану вышла бледная, как призрак, сестра.

Все это время г-жа де Монтревель продолжала наблюдать за Амели и с горестным изумлением поняла, какие чувства вызвал у сестры ее брат-офицер. Раньше девушка смотрела на Ролаиа глазами, полными любви, но теперь она взирала на него с каким-то ужасом.

Несколько минут тому назад Амели воспользовалась уходом сэра Джона с Эдуардом и поднялась в свою комнату. Это было единственное место к замке, где она чувствовала себя свободной и где вот уже полгода проводила большую часть времени.

Только услышав колокол, призывающий к обеду, она спускалась в столовую, да и то лишь после второго удара.

В этот день, как мы уже говорили, Ролан и сэр Джон осмотрели Бурк и занялись приготовлениями к завтрашней охоте.

С утра до полудня собирались делать облаву, с полудня до вечера — вести псовую охоту. Как уже сообщил брату Эдуард, садовник Мишель, заядлый браконьер, вывихнул ногу и был прикован к постели, но, едва речь зашла об охоте, ему стало лучше и он взобрался на низкорослую лошадку, на которой обычно разъезжали по хозяйственным делам, и отправился в Сен-Жюст и в Монтанья приглашать загонщиков.

Он не мог участвовать ни в облаве, ни в псовой охоте, и ему поручили собак, лошадей сэра Джона и Ролана и пони Эдуарда; он должен был держать их наготове в середине леса, пересеченного только одной большой дорогой и двумя проезжими тропинками.

Загонщики, не участвовавшие в псовой охоте, должны были вернуться в замок с убитой дичью.

На другой день, в шесть часов утра, загонщики собрались у ворот замка. В одиннадцать Мишелю предстояло отправиться в лес с лошадьми и собаками.

Сейонский лес примыкал к замку Черных Ключей, и, выйдя за ворота, можно было начинать охоту.