Стоя перед босоногой девушкой, Кадзуми вынул мягкие сандалии дзори, которые, похоже, сам сплел из обрезков ткани. Сиратама села на корзину и вытянула ноги, и Кадзуми бережно надел на них обувь.

– Ну же! – Сиратама без колебаний ухватилась за протянутую руку и вскочила.

Она долго просидела в тесной корзине, поэтому конечности затекли, и она двигалась неуверенно. Кадзуми заметил это и не стал ее торопить, а тихонько шагал рядом. Под ногами было неровно, так что Кадзуми, видимо, правильно сделал, принеся ее на себе. Осторожно обходя неустойчивые камни и скользкий мох, Сиратама и Кадзуми направлялись к нужному месту.

Сиратама смотрела только вниз, поэтому не сразу заметила, что вокруг посветлело. Она подняла голову: ветки деревьев над ними разошлись, и они неожиданно вышли на открытое место.

– Ах! – Сиратама не сдержала крик, полный чистого восторга. Она почувствовала, как за ее спиной тихонько улыбнулся Кадзуми.

Перед собой они увидели отлогий склон. Слишком больших деревьев здесь не было, деревья и трава росли свободно, но вместе с тем не мешая друг другу, тихо сосуществуя вместе на этом поле. Начиная от ног Сиратамы, весь склон покрывали низкая трава и растущий в ней кустарник. А на кустах, похоже, распустились цветы. Повесившие свои головки в бледном утреннем свете, они выглядели невыразимо грациозно.

Но когда Сиратама сказала об этом, Кадзуми тихонько засмеялся и покачал головой:

– Я хотел показать вам не это. Вот, сейчас.

Сиратама, с круглыми от удивления глазами, опять повернулась к лугу.

Краешки гор потихоньку светлели от ярких лучей.

Рассвет.

И в лучах утреннего солнца, постепенно осветившего окрестности, Сиратама наконец-то вскрикнула от восхищения.

На деревья, до сих пор тонувшие во тьме, попали яркие утренние лучи – и тут же все преобразилось.

Перед ними было множество белых цветов хаги [18].

На каждом кончике тоненькой веточки, на каждом из белоснежных цветов сверкала готовая вот-вот стечь вниз росинка. И все они сияли под лучами утреннего солнца.

Изящно изогнувшиеся под тяжестью росы ветви выглядели гораздо утонченнее любых украшений из драгоценных камней, которые ей когда-либо доводилось видеть. Каждая росинка выглядела как идеально отшлифованная бусина. Сверкание нескольких тысяч – нескольких десятков тысяч этих светящихся зернышек, подобных драгоценным камням, покрывало Сиратаму и весь склон перед ней. Казалось даже, что слышен звон лучей внутри капелек.

Щекам потерявшей дар речи Сиратамы тоже добавила цвета нежная заря. Любуясь постепенно алеющим лицом Сиратамы, Кадзуми счастливо улыбался.

– Вам понравилось?

Сиратама, которая наконец-то смогла отвести взгляд от пейзажа перед глазами, засмеялась, словно заплакала:

– Да, очень. Твой сад – самый прекрасный в нашем мире.

Кадзуми, услышав эти лишенные вычурности слова, беззвучно опустился перед Сиратамой на колени.

– Госпожа.

От этого нежного голоса Сиратама моргнула, а Кадзуми, взяв ее руки в свои, посмотрел ей прямо в глаза:

– Госпожа, я люблю вас.

Эти слова прозвучали без всякого напряжения, вырвались почти случайно и остались мягко парить в воздухе между Сиратамой и Кадзуми. Даже когда смысл этих слов, слетевших с губ Кадзуми, дошел до Сиратамы, она продолжала молчать. И лишь неотрывно смотрела в глаза Кадзуми.

– Я впервые увидел вас, – все так же спокойно продолжал Кадзуми, – когда мне было двенадцать лет, а вам то ли уже исполнилось девять, то ли еще нет. Я тогда пришел вместе с отцом ухаживать за садом и увидел среди бестолково суетившихся дам маленькую барышню. Это случилось тогда, когда распустились цветы персика. Их оттенок отражался на ваших щечках, и я удивился тому, что на свете может существовать человек такой красоты. Вы изволили сказать, что здесь самое красивое место в мире, а для меня вы были всем миром. Я был счастлив, просто глядя на вас. Тогда, чтобы увидеть вас, я стал каждый день ходить во внутренние покои под предлогом, что мне нужно принести сезонные цветы к курильницам, которые будут отгонять комаров, – до тех пор, пока вы не заметили меня и не стали передавать мне маленькие ответы. Все это я делал для себя самого. Поэтому, когда в курильнице оказался ваш бумажный журавлик, я испугался, как будто кто-то увидел, что я сделал что-то постыдное.

Кадзуми плотно свел брови.

– Но когда я узнал, что вы заболели, я не вытерпел. Кажется, тогда я впервые принес ветку цветов, которые предназначались только вам.

Сиратама, которая до сих пор внимательно слушала Кадзуми, давая ему выговориться, тихонько пробормотала:

– Это была ветка химонанта [19]. Я помню. Тогда ты в первый раз показался мне.

– Да. А ветку я принес отсюда. Тогда кустарники были еще маленькие и мне жаль было ломать большую ветку, поэтому я очень радовался, когда вы сказали, что маленькой вполне достаточно. В ту минуту я впервые увидел, как вы ласковы, впервые прикоснулся к вашей внутренней красоте и в душе дрожал от радости. Я люблю вас, – снова прошептал Кадзуми. – Уже давно. Только вас.

Издалека послышалось птичье пение. Цвет неба медленно из бледно-голубого становился более теплым.

Кадзуми, вдруг смутившись, сказал:

– Вообще-то, я не собирался говорить о своих чувствах. Просто вдруг надоело себя жалеть. Сиратама… – Он обратился к ней без всяких титулов. – Может, убежим вместе? Я беден, но сделаю тебя счастливой. Всю жизнь на это положу.

С этими словами Кадзуми, серьезно глядя ей в глаза, сжал ее руку. Сиратама вновь взглянула на него.

И когда он успел стать таким большим, таким мужественным? Да, за эти несколько лет Кадзуми так вырос! Гибкие руки и ноги как ветви молодого деревца. Лицо, которое казалось мягким, когда они встретились впервые, теперь выглядело спокойным, но в нем видна была не только нежность. В глазах, которые заставляли почувствовать силу духа и жажду справедливости, горел пыл юности.

Мальчик, который когда-то принес ей ветку химонанта, теперь превратился в чудесного юношу. «Ах, но впечатление, которое он производил на людей, совсем не изменилось», – вдруг серьезно подумала Сиратама.

Кадзуми наверняка готов пожертвовать ради нее жизнью, как и сказал. Как бы беден он ни был, он будет работать изо всех сил и улыбаться. И чтобы увидеть, как она будет радоваться, он готов вынести любые трудности. Она легко могла представить, как он будет это делать.

И все же Сиратама не двигалась.

Разглядывая Кадзуми, она не изменилась в лице, но, вообще-то, она не удивилась и не колебалась. Только не потому, что осознала чувства Кадзуми к себе. Она и сама не отдавала себе в этом отчета, но в ней уже пустило корни не то чтобы понимание, но некое непоколебимое решение.