Апрельская (1941 г.) Директива наркома обороны на разработку плана оперативного развёртывания войск Западного ОВО, похоже, исходит ещё из представлений о том, что наступать предстоит в 1942 году или даже позже.

В соответствии с этой Директивой сокрушительные рассекающие удары на Варшаву и Радом должны нанести пять мехкорпусов, из которых летом 1941 г. был полностью укомплектован только один (6-й МК), два других (11-й МК и 14-й МК) заканчивали формирование лишь в начале 1942 года, а ещё два мехкорпуса (13-й МК и 17-й МК) входили в перечень «сокращённых», и на конец 1941 г. их плановая укомплектованность танками не превышала 25–30 %. Едва ли в расчёте на такие силы составлялись планы нанесения «удара левого крыла фронта в общем направлении на Седлец, Радом с целью полного окружения, во взаимодействии с Юго-Западным фронтом. Люблинской группировки противника… овладеть на третий день операции Седлец и на пятый день — переправами на р. Висла..».

Наибольший ажиотаж вызвала публикация майских (1941 г.) «Соображений по плану стратегического развёртывания». Возможно, это было связано с тем, что данный документ был опубликован раньше всех остальных (в 1 — 2-м номерах «Военно-исторического журнала» за 1992 год). Возможно, не успевшая ещё отвыкнуть от традиционных мифов советской псевдоисторической пропаганды публика была шокирована фразой: «Считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому Командованию, упредить противника и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развёртывания и не успеет ещё организовать фронт и взаимодействие родов войск». Мысль разумная, но при этом вполне очевидная и для советского военного руководства отнюдь не новая. Так, ещё в апреле 1939 г. К. А. Мерецков (в то время командующий войсками Ленинградского ВО), выступая на разборе командно штабной игры, проведённой Военным советом округа, говорил: «В тот момент, когда наши противники будут отмобилизовывать свои армии, повезут свои войска к нашим границам, мы не будем сидеть и ждать. Наша оперативная подготовка, подготовка войск должны быть направлены так, чтобы обеспечить на деле полное поражение противника уже в тот период, когда он ещё не успеет собрать все свои силы…».

И тем не менее майские «Соображения» — полностью повторяющие все предыдущие варианты плана стратегического развёртывания по целям, задачам, направлениям главных ударов, срокам и рубежам — действительно содержат некоторый новый момент. Этот новый момент выражен во фразе, предшествующей предложению «упредить противника». А именно: «Германия имеет возможность предупредить нас в развёртывании и нанести внезапный удар». Во всех других известных вариантах плана стратегического развёртывания Красной Армии подобной по содержанию фразы нет. Разумеется, речь идёт не о «большей агрессивности» майских «Соображений» — необходимость опередить противника и «ни в коем случае не давать ему инициативы действий» является лишь элементарным требованием здравого смысла. Новизна заключается в том, что в мае 1941 г. советское командование уже не столь уверено в том, что ему удастся это сделать, и поэтому настойчиво предлагает Сталину незамедлительно провести необходимые мероприятия, «без которых невозможно нанесение внезапного удара по противнику как с воздуха, так и на земле». Всё это даёт основание предположить, что к середине мая 1941 т. советское военное руководство уже отчётливо поняло, что нападение Германии на СССР возможно, и это нападение возможно даже ДО победного для Гитлера окончания войны против Британской империи. Из осознания этого факта пришло решение изменить (т. е. приблизить!) сроки нанесения собственного удара по немецким войскам.

24 мая 1941 г. в кабинете Сталина состоялось многочасовое совещание, участниками которого, кроме самого Сталина, были:

— заместитель главы правительства и нарком иностранных дел Молотов;

— нарком обороны Тимошенко;

— начальник Генерального штаба Жуков и его первый заместитель, начальник Оперативного управления, Ватутин;

— начальник Главного управления ВВС Красной Армии Жигарев;

— командующие войсками пяти западных приграничных округов, члены Военных советов (комиссары) и командующие ВВС этих округов.

Все военные вышли из кабинета «Хозяина» в 21.20. Остался только Молотов, а через пять минут, в 21.25, в кабинет вошёл чиновник очень скромного (и сравнении с вышеперечисленными) ранга: 1-й секретарь советского полпредства в Болгарии товарищ Лаврищев, который провёл в обществе двух высших руководителей государства 55 минут!

Откуда мы это знаем? В начале «перестройки», в 1990 году, журнал «Известия ЦК КПСС» имел неосторожность опубликовать многостраничный «Журнал записи лиц, принятых тов. Сталиным», в котором изо дня в день, из года в год записывали всех, кто входил и выходил из кабинета вождя. В том году ЦК КПСС вообще много чего делал, не подумав… Только благодаря этому «Журналу записи лиц» и стал известен сам факт проведения Совещания 24 мая 1941 года, равно как и то, что других столь представительных собраний высшего военно-политического руководства СССР не было ни за несколько месяцев до 24 мая, ни после этой даты вплоть до начала войны. Вот, собственно, и весь «массив информации». Ничего большего не известно и по сей день. Ни советская, ни постсоветская официальная историография не проронила ни слова о предмете обсуждения и принятых 24 мая решениях. Ничего не сообщили в своих мемуарах и немногие дожившие до смерти Сталина участники Совещания. Составители «малиновки» сообщают в предисловии к этому двухтомному сборнику, что из 10 тыс. рассекреченных документов они отобрали «600 наиболее важных и интересных». Увы, протоколы Совещания 24 мая 1941 г., или хотя бы какие-то упоминания о принятых тогда решениях, в перечень «наиболее важных и интересных» не вошли. Рассекреченные уже в начале XXI века Особые Папки протоколов заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) за май 1941 г. (РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 34–35) также не содержат даже малейших упоминаний об этом Совещании. И лишь Василевский в своей статье, пролежавшей в архивной тиши без малого 27 лет, вспоминает: «За несколько недель до нападения на нас фашистской Германии, точной даты, к сожалению, назвать не могу, вся документация по окружным оперативным планам была передана Генштабом командованию и штабам соответствующих военных округов». (43)

Не менее примечательным является и перечень тех лиц, которых на Совещании 24 мая 1941 г. не было. Не были приглашены:

— председатель Комитета Обороны при СНК СССР маршал Ворошилов;

— заместители наркома обороны маршалы Будённый, Кулик и Шапошников, генерал армии Мерецков;

— начальник Главного управления политической пропаганды РККА Запорожец;

— нарком ВМФ Н. Кузнецов;

— нарком внутренних дел Л. Берия;

— секретари ЦК ВКП(б) Жданов и Маленков, курировавшие по партийной линии военные вопросы и входившие в состав Главного Военного совета.

Итак, какие выводы можем мы сделать на основании имеющихся обрывков информации? 24 мая 1941 г. состоялось Совещание высшего военно-политического руководства страны. Обсуждались вопросы высочайшей степени секретности. Состав участников Совещания достаточно странный: отсутствуют маршалы, занимающие высокие и громкие по названию должности, присутствуют генерал-лейтенанты из округов. Если бы в кабинете у Сталина происходило обычное «дежурное мероприятие», что-нибудь вроде обсуждения итогов боевой подготовки войск и планов учений на летний период, то состав участников был бы иным. Остаётся предположить, что память не подвела Василевского, и 24 мая как раз и было тем днём, когда «вся документация по окружным оперативным планам была передана Генштабом командованию и штабам соответствующих военных округов». Если это так, то тогда становится совершенно понятным и подбор участников Совещания: только те, кто разрабатывал последний вариант оперативного плана войны, и кому этот план был доложен (Сталин, Молотов, Тимошенко, Жуков, Ватутин), а также те непосредственные исполнители, которым предстоит этот план выполнять. Партийным и военным бонзам с огромными звёздами и лампасами эта сверхсекретная информация пока не нужна, поэтому их к участию в Совещании и не допустили. Появление в кабинете Сталина скромного товарища Лаврищева также не случайно. Насколько можно судить по всем доступным вариантам плана стратегического развёртывания Красной Армии, главный удар предстояло нанести в южной Польше с последующим поворотом оси наступления на юг, через Венгрию на Балканы. Вероятно, поэтому, обсудив главные, т. е. военные, вопросы, Сталин и Молотов заслушали информацию о политическом положении на будущем театре военных действий, доложенную «дипломатом» (скорее всего — руководителем разведывательной резидентуры на Балканах).