Меня вдруг охватила такая злость, что я на миг даже утратил дар речи.

– Ну что за бред, – наконец выдавил я. – Сью, что ты несешь? Ты правда думаешь, что они сознательно не стали лечить Хьюго, потому что он чокнутый старикашка, а не миллионер? Они же врачи. Уж не знаю, какой херни о борьбе за социальную справедливость ты начиталась, но их долг – помогать людям. Разумеется, по мере сил, порой ведь и врачи оказываются бессильны. Но это не значит, что они сволочи и негодяи, которые только и думают, как бы кого отправить на тот свет.

Сюзанна достала из буфета заварочный чайник, выхватила у меня пакетики и сунула в него.

– Помнишь, как заболела бабушка? – спросила она. – У нее неделями дико болел живот, его весь раздуло. Она три раза ходила к терапевту, два раза обращалась в неотложку, и все ей твердили одно: это у вас запор, будьте умницей, идите домой и выпейте вкусных таблеточек с сенной. Хотя она им говорила, что никакой это не запор.

– Врачи ошибаются, они тоже люди. – На самом деле я ничего такого не помнил. Когда бабушка заболела, мне было тринадцать, в голове только девчонки, друзья, музыка, учеба да регби; я навещал ее пару раз в неделю, покупал на карманные деньги ее любимые шоколадки с орехами и изюмом, пока она еще могла есть, и желтые фрезии, когда уже не могла, но толком не обращал внимания на всю эту мелкую муть.

– То есть они посмотрели на бабушку и решили, что старуха рехнулась и просто хочет внимания, – не унималась Сюзанна. – Если бы они поговорили с ней хотя бы десять секунд, выслушали ее, то обязательно поняли бы, что это не так. Ты вообще знаешь, с каким трудом удалось добиться, чтобы ей сделали анализы? В конце концов папа сходил к ее терапевту и устроил ему выволочку. Вот тогда ее отправили на обследование. Но было уже поздно: инкурабельный рак желудка.

– Может, ей так и так нельзя было бы помочь. Ты же не знаешь наверняка.

– Может, да. А может, и нет. Дело же не в этом. Подвинься. – Она наклонилась, схватила стоявший сбоку от меня чайник и залила пакетики кипятком, закапав столешницу. – Если ради тебя врачи готовы были напрягаться, то и хорошо. Но не всем так везет, как тебе.

– Господи. Ты сама-то себя слышишь? Они же не ведут этот, как его… – Я точно знал, что хочу сказать, но не мог объяснить так, чтобы до Сюзанны дошло, и с силой прикусил губу изнутри. – Можно подумать, они тайком тебя оценивают и снижают баллы за выговор как у быдла или за то, что тебе под семьдесят, – мол, сколько очков набрал, на столько тебя и будут лечить. Это же чушь. Тебе придется поверить, что они выкладываются по полной.

Сюзанна приготовила поднос, после чего смахнула крошки в ладонь, стряхнула в ведро, молоко и масло сунула в холодильник и захлопнула дверцу – все это проворными скупыми движениями.

– Зак дался мне нелегко, – проговорила она спокойным голосом, в котором, однако, сквозило тщательно сдерживаемое раздражение. – Врач назначил процедуру – подробности я опущу, но в целом вариантов у него было несколько, и он выбрал тот, на который я категорически была не согласна. Я ему так и сказала. А он ответил: “Если будете со мной спорить, я получу судебное предписание, обращусь в полицию и вас приволокут сюда силой”.

– Да он пошутил, – на миг онемев от изумления, выдавил я.

– Нет, он говорил совершенно серьезно. Более того – подробно рассказал, что и с другими поступал так же, чтобы я поняла, что он не шутит.

– Господи боже… – произнес я. Интересно, что делал Том, когда с его женой разговаривали таким вот образом? Наверное, покорно кивал и размышлял, какую мерзотную коляску выбрать для прогулок с ребенком. – Ты написала на него жалобу?

Сюзанна обернулась с ножом для масла в руке и смерила меня недоуменным взглядом:

– Это еще зачем?

– Он не имел права так себя вести.

– Еще как имел. Беременные и пикнуть не смеют. По закону врач может сделать с тобой что ему заблагорассудится, хочешь ты того или нет. Неужели ты не знал?

– Теоретически, конечно, такое возможно, – возразил я, – но на практике вряд ли…

– Именно на практике. Мне ли не знать. Я там была.

Мне не хотелось с ней спорить, к тому же мы явно отклонились от темы, Хьюго-то вряд ли беременный.

– Твой врач был полный мудак. Мне жаль, что так получилось. И я понимаю, почему ты с такой настороженностью относишься к докторам. Но если тебе не повезло, это еще не значит…

– Твою ж мать! – перебила Сюзанна, швырнула нож в раковину, схватила поднос и вышла.

В другое время я отнесся бы к нашему разговору куда спокойнее. В конце концов, Сюзанна не сказать чтобы сильно переменилась: она всегда обожала распинаться о несправедливости, как реальной, так и воображаемой, я же в таких случаях лишь закатывал глаза, но никогда ей не возражал. Да и Леон всегда отличался перепадами настроения, мне же хватало ума не расстраиваться по этому поводу, я просто выходил из комнаты, оставлял его одного, чтобы не вгонял меня в тоску. Теперь же малейшие, заурядные их закидоны выбивали меня из колеи.

Я и рад был бы списать это на стресс от угасания Хьюго или на травму – черепно-мозговую, психологическую, какую угодно, после той ночи, – но, боюсь, причина гораздо прозаичнее и стыднее. Правда в том, что я завидовал Леону и Сюзанне. Чувство это оказалось настолько непривычным, что я не сразу его осознал, ведь всю жизнь я принимал как должное, что дело обстоит ровно наоборот. Я всегда был общительным, легко заводил знакомства – не хочу сказать, что я был харизматическим лидером, вовсе нет, но мне с легкостью удавалось влиться в самую крутую компанию, меня приглашали на все тусовки, меня уважали до такой степени, что я спокойно приводил с собой Дека, и его тоже принимали, несмотря на простецкий выговор, очки и совершенную неспособность к регби, – просто потому, что он мой друг. Над Леоном измывались все школьные годы; Сюзанна, конечно, не ходила в изгоях (она училась в соседней школе для девочек), но ни ее, ни ее подружек особо никуда не приглашали, поскольку все они были заучками типа Лизы Симпсон, продавали самодельные свечи, чтобы собрать деньги в пользу бездомных, Тибета и так далее, – в общем, если Сюзанну с Леоном и звали на какие-то крутые тусовки, то исключительно благодаря мне. И даже потом, когда мы выросли, Леон после первого же курса вылетел из колледжа и поскакал по миру – кажется, ездил сезонным рабочим в Австралию на сбор урожая, жил в сквоте в Вене, ни на одной работе и ни в одних отношениях не задерживался дольше пары лет, – Сюзанна же превратилась в домохозяйку и готовила детям пюре из зеленой фасоли, пока я строил блистательную карьеру и идеальную жизнь. Не то чтобы я смотрел на них свысока, такого за мной не водилось, я их любил и желал им всего самого лучшего, но в глубине души понимал, что если сравнивать их жизнь с моей, то моя круче.

И нате вам пожалуйста: теперь они поднимаются по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, жонглируют словами, ни на миг не теряя нить разговора, Леон травит байки о группах, о которых я разве что слышал, Сюзанна отряхнула пыль с диплома, поступила в престижную магистратуру по социальной политике и светится азартом, – и посмотрите на меня. Я функционировал более-менее нормально в своем новом миниатюрном упрощенном мирке, но прекрасно понимал, что на старой работе или в старой жизни не продержался бы и дня. Я им завидовал, постыдно и жгуче, потому что вся эта ситуация выбивалась из привычного порядка вещей. А потому и не мог смотреть на их бзики и слабости с прежним добрым снисходительным удивлением. Несколько месяцев назад в ответ на их выпады я лишь ухмыльнулся бы, покачал головой, теперь же стискивал зубы, чтобы не заорать от злости. И очень радовался, когда они уезжали и мы с Мелиссой и Хьюго возвращались в наше тихое сумеречное спокойствие шелестящих страниц, карточных игр и горячего какао на ночь, деликатных молчаливых согласий и договоров, в наш мир – я только теперь понимаю, какая это редкость, какая невыразимая драгоценность, – взаимной, строгой, нежной, заботливой доброты.