– Вот за это и не люблю друидов, – проворчала я, по одной выдирая из кустящихся ног уже успевшие одеревенеть веточки. – Больно вы нежные. Ни поругаться с вами толком, ни отношения выяснить… чуть что – сразу хлоп! И на постели вместо нормального мужика оказывается бесчувственное бревно!

– Мы не бесчувственные, – слабо возразил владыка и болезненно поморщился, когда я вырвала из его ноги очередную ветку. – Это просто защитная реакция.

Я зло фыркнула:

– Ну конечно! А нам, по-твоему, каково – в один прекрасный день обнаружить на месте мужа вот такой цветущий чурбан?!

– Это было всего один раз! – чуть живее дернулся друид.

– Мне хватило и этого!

– Бас!

– Интересно, когда к тебе в гости заглянул Лори, ты ему вот это продемонстрировал? – ядовито осведомилась я, продолжая один за другим выдергивать из чужих ног молодые побеги. – Подумать только! Мальчик во второй раз в жизни решился с тобой поговорить! Про внуков рассказать! Рождением девочки похвастать, в гости позвать… и что в ответ? Что ты ему сказал, когда увидел?

Эйлинон распахнул изумрудно-зеленые глаза:

– Внуки?!

– Ты его даже не выслушал, – упрекнула я бывшего. – Мальчик ушел от тебя расстроенный и разочарованный донельзя. Как ты мог? Собственным сыном пренебречь! Лишь из-за того, что когда-то я не позволила тебе сразу его увидеть!

Во взгляде друида снова появилась боль, но это была не та безнадежная, все убивающая и гасящая волю боль, которая терзала его буквально мгновение назад. Сейчас ее разбавляли старательно разжигаемый мною стыд, чувство вины и пока еще легкое, умышленно спровоцированное раздражение, которое волей-неволей заставило «зеленого» искать оправдания.

– Что? – прищурилась я. – Скажешь, не так было? А с Лорной ты чего не поделил? И почему она до сих пор не может признаться, что уже выбрала постоянную пару?

– У нас? – вздрогнул друид. – В моем лесу?!

– Да где ж еще?! Неужто ты забыл, по какой причине ваша раса состоит из одних мужчин? Или не догадываешься, почему вы так хорошо совместимы с остальными видами? Может, тебе напомнить, почему даже сильнейшие ваши маги предпочитают заключать союзы с людьми и почему именно в таких союзах чаще рождаются одаренные мальчики, особенно если брак заключен по любви?

– От нашего с тобой союза ни одного одаренного так и не появилось, – поджал губы повелитель и, как только я закончила причинять ему боль, жестом велел опустить себя обратно на землю. Рокхет, кстати, сперва взглядом испросил разрешения у меня. И только после этого поставил Эйлинона на ноги.

Когда друид опалил меня взглядом, я покачала головой:

– Вот поэтому мы и разошлись, Эйл: ты до сих пор не умеешь как следует слушать. Ты лучше других знаешь мою историю и уже давно должен был понять, что у меня могут родиться только баскхи. Кто бы ни стал отцом, так было и всегда будет. А вот у моих детей и тем более внуков этого ограничения нет. Наша порода сохраняется лишь по одной линии. По моей. Так распорядилась Иллари. Но то, чего не смогла тебе дать я, возможно, подарит дочь. Или сын, если кто-то из его дочерей однажды вернется сюда в поисках пары. И это будет твоя кровь. Твои наследники. Твое будущее. Неужели ты до сих пор этого не понял? Неужели твоя обида так велика, что ты даже от собственных детей готов отказаться, лишь бы в чем-то меня уязвить?

Владыка замер, а я огорченно прищелкнула языком:

– Все баскхи, Эйлинон, начиная с самого первого – с Кхеметт, рождаются исключительно в зверином обличье. В младшем возрасте они совсем дикие, да и потом довольно долго привыкают ко второй ипостаси. Поэтому перед родами мы всегда уходим. А возвращаемся лишь после того, как котенок подрастет и научится себя контролировать. И разумеется, после того, как на него перестанет действовать темная сторона вашего дара.

– Ты мне об этом не говорила! – выдохнул друид, отступив на шаг.

– Ты не пожелал меня выслушать. Вместо этого предпочел поверить слухам. Придумал себе какие-то причины для подозрений. Хотел, чтобы тебе поверили, но вместо этого не сумел довериться сам, а мы, звери, очень чутко реагируем на такие вещи.

– Но я не знал!

– Теперь знаешь, – кивнула я, отступая в сторону. – Для откровений, правда, уже поздновато, но я рада, что хотя бы сейчас мы поговорили. Как себя чувствуешь?

Друид неожиданно вспомнил о присутствии нежелательного свидетеля и, метнув в сторону безразлично стоящего оборотня быстрый взгляд, совсем другим тоном произнес:

– Благодарю. Сносно.

– Тогда обувайся, – хмыкнула я. – И постарайся больше не касаться руками стен. А если все же почувствуешь, что снова превращаешься в дерево, дай знать. Я найду способ заставить тебя захотеть жить заново.

– Все, – выдохнул владыка спустя еще двадцать минут и устало махнул в сторону перегородившей коридор стены. – Это – последняя. Сразу за ней начинается сад, а в нем святилище.

Я покосилась на заострившиеся черты его лица и фыркнула:

– Может, тебя уже пора отправлять обратно? Снимешь защиту и возвращайся, нечего судьбу испытывать.

Друид упрямо мотнул головой:

– Не дойду. Даже если Рокхет на себе потащит, все равно не успеем. Я почти выдохся.

– Экий ты слабовольный, оказывается…

Эйлинон в ответ на оскорбление лишь вздохнул, а затем подошел к стене, махнул по ней заметно потемневшей ладонью. И, не дождавшись, пока защита окончательно спадет, вдруг начал медленно заваливаться на бок.

Рокхет, все это время неотлучно следовавший за ним по пятам, успел подхватить повелителя на руки, но я только раз взглянула на позеленевшее лицо друида и поняла: дело совсем плохо. Прямо на глазах оно стало покрываться сперва тонкими древесными чешуйками, а затем и корой. Сперва гибкой, свежей, но прямо на глазах превращающейся в самую настоящую корку. Почти одновременно с этим из-под одежды начали выбираться тонкие зеленые побеги. Сапоги с владыки попросту соскользнули, вытесненные бурно пошедшей в рост порослью. Сам он утратил подвижность. Как-то весь напрягся. Потяжелел. И всего через миг на руках у растерявшегося оборотня оказался не друид, а стремительно покрывающееся ветками бревно с пока еще живыми, бесконечно уставшими глазами, в которых отражалось мое обеспокоенное лицо.

– Эйл? – позвала я, всматриваясь в потускневшие зрачки и тщетно пытаясь отыскать там что-то живое. – Ты меня слышишь? Эйлинон! Эй, очнись!

Бесполезно. Владыка, как и обещал, довел нас до нужного места, а теперь неумолимо менял форму без всякой надежды на возвращение. Правда, боли в его глазах уже не было. Она исчезала, растворялась в появившейся там, совсем не характерной для повелителя безмятежности. А следом за ней проступило и облегчение. И наконец, благодарность, осознание, умиротворение. После чего потяжелевшие веки владыки закрылись, черты лица окончательно закаменели, а на красиво изогнутых губах застыла удивительно легкая, какая-то смиренная улыбка.