— Каждое утро, просыпаясь, я вынужден вспоминать, кто я такой и все, что произошло, прежде чем браться за что-то новое. Иначе я не могу быть уверен, кто я есть. Понимаете? Я бы просто потерялся.

Все уважительно покивали. Повисло долгое молчание. Первым нарушил тишину Борелли.

— Чему вы научились в общем и целом?

— Истины не существует, — последовал ответ. — Видимость обманчива. Католики живут дольше язычников. А я вот без табачка не могу жить. Гуси зимой улетают. Умирать труднее, чем вы думаете…

Приступ ужасного кашля, глубинного, основательного, оборвал его на полуслове. Невидимая прежде рука вынырнула из рукава рубашки и смачно похлопала по груди. Представитель авиакомпании внимательно наблюдал за стариком; развитием событий пиарщик был явно доволен.

— Следующий вопрос, пожалуйста.

На сей раз голос подала Луиза:

— Спросите у него, что его особенно заинтересовало в Европе.

Слово «Европа» старик уловил. Утирая глаза, он обернулся к распорядителю.

— Место, где вы сейчас, — объяснил пиарщик, — Ев-ро-па.

Старик обвел взглядом зал и кивнул. Представитель авиакомпании пожал плечами, начал переводить:

— О, наш гость говорит, ночное небо здесь другое. Звезд не так много. Говорит, воздух здесь как бы мельче. А луна теплее, чем солнце. — Он переспросил что-то по-испански и вновь обернулся к аудитории. — Ночи здесь теплые.

Все заулыбались, закивали.

Старик, не обращая на зрителей ни малейшего внимания, прикурил следующую сигарету и продолжил:

— А еще вода в ванне. Там, где я живу, вода уходит прямиком в дырку.

Гэрри Атлас расхохотался.

— Похоже, он точнехонько на экваторе живет, — пробормотал Норт.

Напоследок пиарщик задал вопрос-другой о перелете: как кормили, достаточно ли пространства для ног, вежливы ли стюардессы. Но Хосе Руис уже устал. На глазах у зрителей взгляд его утратил осмысленность. Он словно растерялся. Улыбаясь аудитории, пиарщик продолжал разглагольствовать. Внезапно старик перегнулся через столик — как если бы только что заметил чинно скрещенные ноги Гвен. В лице его отразилось удивление — и замешательство; они проступали все ярче, все отчетливее. Старик попытался заговорить — пока пиарщик упоенно жонглировал статистическими данными, — изо рта его вывалился толстый язык. Саша пронзительно вскрикнула; остальные указали пальцами. Руки старика словно дирижировали далекими оркестрами, сшибая по пути и графин, и стаканы. Голова глухо ударилась о стол.

Представитель авиакомпании нагнулся, оттянул стопятидесятилетнему патриарху веко. Пощупал пульс.

— Черт! — выругался он, туша сигарету.

Подремывая, листая журналы, перешептываясь, они пересекли океан, точно альбатрос или ворона, удерживаемые в воздухе благодаря третьему закону, действию/ противодействию, бойлевскому[71]расширению газов, Маховым[72]испытаниям в аэродинамической трубе поверхностей Харгрейва,[73]точно выверенному поперечному углу крыла (на дворе — век усовершенствований!), радиолокации, импульсным шумам, а также известным прочности и сопротивлению титана и магния. Древние мореплаватели со скрипом пролагали путь через безбрежные просторы на деревянных судах, след их смывала следующая же волна — она же порою его и обрывала. Океан — это самоочевидно огромная глубина, осязаемая плотность и протяженность, взбаламученный сплав олова со свинцом, и тут и там — гребень волны, да грузовой пароход тяжело тащится своим курсом, процарапывая поверхность. Устроившись в удобных креслах среди латиноамериканских пастелей, туристы ощущали безысходность необъятности: они сделались рассеянны (как это утомительно!) и погрузились в грезы. Они отводили взгляды, смотрели куда-то в сторону. Кое-кто налегал на алкоголь, отпускал дурацкие шутки. Наглядно отследить продвижение можно было только по супрематической[74]тени внизу, что, вобрав в себя их всех, катилась по водным просторам со скоростью 650 миль в час (и выше). И даже так — сравнивать было не с чем. Пассажиры задремывали, просыпались, глядели вниз — и видели все ту же маринистскую серую гладь — бескрайнюю, почти не меняющуюся. Удивлялись про себя и — отворачивались.

Бездонные каньоны внизу, водорослевые кущи, течения, и мигрирующие против течения стаи рыб, и незримые киты; и, глубоко на дне, остовы затонувших кораблей, и скользкие, склизкие «улицы» Атлантики. Самолет пролетел над так называемой котловиной Зеленого Мыса — над хребтами и зонами разлома. Пересек пунктирный тропик Рака. Краски посветлели: ближе к вечеру все сделалось зеленым, а вдали, на северо-востоке, показалось несколько белых островков. Тут все бросились к окнам и принялись возбужденно указывать пальцем. Журналы «Тайм» и «Экономист» и единственный номер «Стерна» (замечен Луизой, присвоен Хофманном) в твердом переплете авиакомпании были тут же забыты; Филип Норт захлопнул триллер под названием «Двойная спираль» и положил книгу на соседнее сиденье. На протяжении всего полета в креслах напротив Гэрри и Вайолет Хоппер просидели две стюардессы. Гэрри громко требовал выпивку и был пару-тройку раз выдворен за порог кухни. Теперь они глядели в одно и то же окно, едва не соприкасаясь головами. Завидев землю, Вайолет скабрезно, по-мужски, присвистнула. Не стоило ей столько пить. Миссис Каткарт подтолкнула локтем Дуга. Тот посмотрел вниз, туда, куда она указывала, и расплылся в ухмылке. Заулыбались почти все — и Шейла, и Гвен Кэддок.

Подводная лодка, приписанная к флоту одной из маленьких, со всех сторон окруженных сушей латиноамериканских стран, поднялась на поверхность после учений и теперь лежала на воде, длинная, смертоносная, черно-матовая. Белокожие ныряльщики прыгали вниз прямо с боевой рубки, вспенивая морскую гладь. Остальные вальяжно загорали на носу. Ну да, до экватора-то уже рукой подать. Вода небось теплющая.

Самолет заложил вираж и пошел вниз; те, кто сидел у окна, со смехом обернулись друг к другу.

— Тили-тили, трали-вали! — завопила Вайолет.