Ненавижу.

Как обидно.

Как больно.

Как горько.

Если бы я могла жить.

Если бы я могла отомстить.

* * *

Борис стоял у обугленного столба, его бока ходили ходуном, рубашка намокла от пота и прилипла к телу.

– Вот, значит, как все началось… – прокашлял он. – Теперь многое становится понятно…

Грета крепко обнимала его, еле удерживаясь от слез:

– Живой? Целый?

– И вполне себе невредимый. Только дыма наглотался… – Он снова закашлялся, с трудом перевел дыхание. – Даже ничего не болит. Руки… все вроде в порядке, ни единой царапины. Вот это да. Мощная иллюзия… Я ведь думал, что все. Думал, крышка. Кранты. Конец моей истории.

– Будем считать, теперь мы квиты… – улыбнулась Грета. – Ты не отдал меня на обед сколопендрам, а я не дала тебе сгореть. Баш на баш.

Может, физических повреждений и не было, но на ногах он еле стоял. И пока Грета поддерживала его, Алексей с помощью Веры быстро разобрался с ручными кандалами. Руки затекли и потеряли чувствительность, но теперь хотя бы были свободны. Алексей тут же занялся ножными кандалами, но их то ли заело, то ли они были повреждены огнем и не спешили открываться…

Борис сначала хотел подождать, пока они с Гретой окажутся вдвоем, но сил терпеть больше не было, потому что с момента чудесного спасения он думал только об одном:

– Слушай, Гретка, твои слова… я хотел сказать…

– Не надо, Борь, – прервала его Грета, отводя глаза. – Мне зеркало подсказало, что надо делать. Это такой сценарий… Это не про нас, это про них. Действительно полезная вещица оказалась, и ведь не обмануло зеркальце: ты спасен! Это главное…

– Я понял, это были слова Бруно… – Борис кивнул, разом помрачнев. – Но ты так хорошо играла, и я решил… подумал… то есть… Прости, это глупо… Ладно, надо двигаться дальше. Леш, как там с кандалами? Я бы помог, да руки пока не слушаются…

– Сейчас, еще чуть-чуть… застряли, заразы…

И тут солнце в небесах над ними загудело, словно гигантский гонг, от уже знакомого удара, только громче во сто крат. Со звуком рвущегося брезента небо разошлось, и в просвете меж мгновенно набежавших туч, как на картинах старых мастеров, возникла гигантская рука, тянущаяся к людям, судорожно копошащимся у столба. Только это не была прекрасная рука милостивого Бога. Это была жуткая, покрытая лохмотьями слезающей кожи, обожженная до костей, дымящаяся рука сожженной ведьмы. Она неумолимо опускалась все ниже и ниже, сгоревшие пальцы угрожающе шевелились, готовые схватить… раздробить… смять…

– Госпожа! – заверещал Вергилий. – Госпожа опять отыскала нас! Бежим!

– Да что же такое… – Алексей отчаянно, бормоча под нос ругательства, дергал, дергал и дергал оковы. Наконец они распались. Борис упал на руки друзей, они что есть сил рванули от эшафота – и вовремя: исполинская рука легко, как зубочистку, сломала столб и потянулась за беглецами. Порыв ветра взмыл ввысь и обрушился на площадь. Картонные фигуры с треском валились друг на друга, как костяшки домино. Силуэты деревьев кренились и с грохотом падали, поднимая облака пыли.

– Скорее! Уходим! – Вергилий в ужасе приплясывал возле двери одного из домов на площади, откуда открывается ход в Театр памяти.

Они успели. Дверь захлопнулась за беглецами, через миг в нее ударилась слепая рука, пошевелила пальцами и медленно втянулась в порванное небо – пустая, без добычи.

Дул ветер. Шевелил безжизненные бумажные листья картонных деревьев. От обугленного столба медленно поднимался серый дым. На площади появилась Дама. Теперь она не улыбалась. Она шла неуверенно, пошатываясь и прихрамывая, точно каждое движение причиняло ей боль. В воздухе метались клочья неопрятных волос с проблесками седины. Дама пошевелила обожженной рукой, медленно сжимая и разгибая искалеченные пальцы, натянула на руку черную перчатку. Ее застывшие глаза смотрели в никуда, губы едва шевелились, звуки складывались в еле различимые слова. Но от этих слов пробирала дрожь: «Вы все заплатите! Вы все… заплатите!»

Удар – и она исчезла.