Хейзен улыбнулся.

— Отчего же, и у мужчин тоже, — сказал он. — А вы помните, о чем преимущественно говорили, когда вам было, ну, скажем, двадцать два?..

— Да нет, не очень. Ведь это было так давно. Почти тридцать лет назад. — Стрэнд задумался, пытаясь вспомнить. В ту пору самым близким его другом был молодой человек по имени О'Мэлли. Они учились вместе, и О'Мэлли называл себя троцкистом. Постепенно друг разочаровался в нем, Стрэнде, поскольку, по словам О'Мэлли, тот был целиком поглощен продвижением наверх, стремлением вписаться в то, что он называл системой. По мнению О'Мэлли, система представляла собой один сплошной гигантский обман. Да, войну они выиграли, но все ее принципы были цинично преданы, а потому победа превратилась в ничто. Запятнавший себя кровью Сталин торжествовал, Маккарти буйствовал и угрожал Америке фашизмом, кровавым британским империализмом и изнасилованием Ирландии. И он, О'Мэлли, мечтал сражаться сразу на всех фронтах и искал баррикады, которые нужно было бы оборонять. Старая как мир история… Любопытно, подумал Стрэнд, что же в конце концов стало с О'Мэлли и нашел ли он себе подходящую баррикаду? — Мне кажется, мы слишком увлеклись беседой о молодежи, — заметил Стрэнд.

Хейзен кивнул:

— Да, постоянный предмет разговора. Скажите, а вы когда-нибудь служили в армии?

— Нет. Врачи обнаружили какие-то шумы в сердце. А я и знать не знал, что они у меня имеются. И никакого недомогания не испытывал.

— А я служил, — сказал Хейзен. — Отец счел, что это будет полезно. Был призван во флот. Служил сухопутным моряком в Вашингтоне. Тоже по настоянию отца. А ваш отец жив?

— Умер. Уже давно.

— Прискорбно, — заметил Хейзен. — Провести долгие годы без отца… Ну, что поделаешь. — Он осторожно отпил еще глоток. Очевидно, сегодня пьяной сцены не предполагалось. — Знаете, ваша дочь Элеонор произвела на меня впечатление очень умной девушки…

— Да, она умна.

— …но неудовлетворенной. — И снова этот испытующий взгляд.

— Обычная проблема, присущая молодости, — пожал плечами Стрэнд.

— Она сказала, что, будь она мужчиной, добилась бы вдвое большего, чем сейчас. И уже давно возглавляла бы свой отдел.

Стрэнд старался не показать удивления — Элеонор всегда с большим энтузиазмом говорила о своей работе.

— Одаренным молодым людям претит стабильное восхождение по служебной лестнице, — продолжал Хейзен. — Они предпочитают передвигаться скачками. Они уверены, что могут управлять компанией в десять раз эффективнее, чем какой-нибудь старомодный тип, привыкший стоять за конторкой с гусиным пером в руке. Не сомневаюсь, и у меня в офисе есть несколько амбициозных молодых людей, которые обо мне примерно такого же мнения.

— Должно быть, немало было выпито в этом баре, — заметил Стрэнд.

— Вовсе нет, — ответил Хейзен. — Мы с Элеонор пропустили по паре рюмок. А этот молодой человек, что был с ней, Джанелли, еще несколько. Честно говоря, мне показалось, он был под хмельком. Словно успел заглянуть перед этим еще в несколько баров. И знаете, страшно распалился во время нашего разговора. Упрекнул Элеонор: та, мол, все время твердит, что сыта по горло этой работой, где ею командуют идиоты, но, когда представляется возможность уйти и стать самой себе хозяйкой, тут же смотрит на него как на какого-то безумца.

— А он говорил, что именно ей предлагает? — осторожно спросил Стрэнд.

— Насколько я понял, подразумевалась женитьба. — Хейзен снова пристально взглянул на Стрэнда.

Тот постарался сохранить невозмутимое выражение лица.

— Мне тоже показалось, что они… э-э… увлечены друг другом.

— Этот мистер Джанелли произвел на меня хорошее впечатление, — сказал Хейзен. — Сам факт, что он не бросает дела своего отца, говорит о многом. Но он средний из пяти сыновей, и все они тоже в бизнесе, а потому вполне понятно, что иногда парень чувствует себя скованным по рукам и ногам. И знаете, он не постеснялся спросить меня: не сочту ли я безумием с его стороны начать собственное дело, издавать маленькую газету, где они с Элеонор работали бы вместе? Издателем и редактором.

— И что же вы ему ответили? — спросил Стрэнд. А про себя подумал: должно быть, есть в этом человеке некая аура власти и мудрости, иначе трудно понять, что заставляет молодых людей раскрывать ему свою душу при первой же встрече. — А вы спросили господина Джанелли, где он собирается добывать деньги на этот благородный проект?

— Сказал, что будто бы братья обещали скинуться и помочь деньгами, если он подыщет себе подходящее занятие. Очевидно, они будут только рады, если он выйдет из дела. Надо же, пятеро братьев — и все в одном бизнесе!.. А у него есть еще две сестры и двоюродные братья. Настоящая итальянская семья… — Хейзен снисходительно усмехнулся, дивясь средиземноморской плодовитости. — Об отце я кое-что знаю. Один из моих клиентов имеет с ним какие-то дела. Тупоголовый, но честный — так он его характеризует. И очень удачливый. Именно эта группа очень сильно продвинулась за последнее время. Везде, кроме, разумеется, Италии. — Адвокат улыбнулся своей шутке краешками губ. — Отец, насколько я понимаю, довольно скептически относится к планам сына.

— Вы им что-нибудь посоветовали? — едва ли не с упреком спросил Стрэнд.

— Я сказал, что молодость — самое подходящее время для риска. А потом сообщил, что мне пора домой, переодеваться к обеду. А как относитесь к этому вы с женой? — поинтересовался он после паузы.

— Стараемся не вмешиваться, — сдержанно отозвался Стрэнд.

— Я не перестаю удивляться тому, — начал Хейзен, — что вы с женой позволяете детям идти своим путем. — В голосе его не слышалось ни одобрения, ни упрека. — У нас в доме были совсем другие порядки. Нам со всей определенностью говорили, что именно мы должны делать. И мой брат, разумеется, восстал. Уехал в Калифорнию и остался там навсегда. Даже на похороны отца не приехал. Мы очень редко общаемся, и то исключительно по телефону. Но я слышал, что он вполне счастлив. А может, это всего лишь слухи. — Хейзен иронически улыбнулся.

Наверху послышались звуки гитары. Отрывистые аккорды, то мрачные и глухие, то веселые и звонкие, они точно вторили настроению Джимми. Казалось, он с помощью этого инструмента вел сам с собой некий диалог и один его голос был печальным, а другой — насмешливым и легкомысленным.

— Если шум вас беспокоит, — заметил Стрэнд, — я поднимусь и скажу сыну, чтобы прекратил.

— О нет, — ответил Хейзен, — мне всегда приятно слышать звуки музыки в доме. Я сам сказал Джимми, что хочу послушать его игру.

— Да, он говорил. Но я подумал, может, это вы из вежливости?

— Я не настолько любезен, — усмехнулся Хейзен.

Некоторое время мужчины молча слушали музыку. Затем Джимми запел песню, которой Стрэнд не слышал прежде. Это уже не был диалог, это было нежное и горестное соло, походившее на бормотание и прерываемое резкими аккордами.