– Нет, – говорит мама. – Они оба наши. Сюрприз, сюрприз! Близнецы.

Большой Дейв говорит нам, что они с самого начала знали, что детей будет двое, но не хотели нам говорить.

– Мы хотели, чтобы у вас был большущий сюрприз, – смеется он. – Мы думали, может, вы разглядите на снимке, но вы все пропустили.

Я смотрю на ребенка номер один, который тихо похрюкивает, как маленький поросенок.

– Я думал, что ребенок на УЗИ выглядит как креветка. Я даже одного не разглядел.

– Второй прятался за его спиной. – Мама восторженно хлопает в ладоши. – Сегодня начинается наша совместная жизнь. – Она жестом подзывает меня к себе, просит раскрыть ладонь и опускает что-то мне в руку. – Вот, это твое. Сегодня оно принесло нам счастье, потому что смотри-ка, что мы раздобыли. – Мама показывает на близнецов. – Двух красивых и здоровых девочек. Теперь, Дэн и Кристофер, у вас три сестры. Вы в меньшинстве.

Я смотрю себе на руки: в одной зажата красная ракета, в другой – святой Гавриил. Он у меня был уже больше полугода, и теперь-то я точно могу его вернуть Джо. Мама родила двоих малышей и говорит, что мы все очень счастливы. Вряд ли дела могут пойти еще лучше. По правде, я буду скучать по святому Гавриилу. Не уверен, что он мне помог, но сейчас семья Хоуп благоденствует, как никогда прежде. Мама с улыбкой оборачивается ко мне и спрашивает, не хочу ли я подержать младенца. Я трясу головой, но она поднимает одного ребенка из люльки, велит мне сесть и опускает сверток мне на колени. Мне ничего не остается, как с улыбкой смотреть на этот комочек. Он дергается, и я слышу, как из задней части раздается рокот. Я протягиваю ребенка обратно маме.

Она улыбается:

– Я думаю, что нашла работу для Большого Дейва. Но пока он будет занят, я подумала… Может, вы втроем сделаете кое-что для меня? Пожалуйста, придумайте имена малышкам. Но только ничего скандального. Никаких Нектаринов, Гарпунов и Эмменталей.

Грейс хочет назвать ребенка «Грейси», но я решительно отказываюсь называть детей в честь нее. Я и произнести-то этого потом не смогу.

– А как насчет Даниэллы? Шикарное же имя, – говорю я.

– Или Кристи, – отвечает Кристофер. – Или как насчет Китти?

Мы целую вечность препираемся насчет имен, но в конце концов объявляем маме и Большому Дейву, что выбрали.

– Мы бы хотели назвать малышек Фейс и Хоуп[18].

Мама сначала выглядит огорошенной, но потом расплывается в широкой улыбке:

– Это лучшие имена из всех, что я слышала. Абсолютно идеальные.

Не хочу, чтобы вся слава досталась мне одному (хотя это была как раз моя идея). Я делаю шаг вперед и говорю:

– Я думаю, что одну из девочек надо назвать Хоуп, чтобы соединить две семьи. У нее будет наша фамилия в качестве имени и фамилия Большого Дейва в качестве фамилии.

– Гениально, – отзывается Большой Дейв. – А про имя «Кэролайн» вы не думали? У меня уже есть татуировка, это бы сильно облегчило дело.

– Неа. Мы остановимся на Хоуп и Фэйс, – говорит Грейс, локтем отталкивая меня с дороги. – Потому что они всегда идут рука об руку.

Мама с любовью смотрит на малышей и говорит:

– Близнецы сделали из нас полноценную семью.

Я кладу им в люльку свою красную ракету:

– Добро пожаловать в мир, Фэйс и Хоуп.

На следующий день они приезжают домой и принимаются за дела: пьют, спят, какают, – а потом их тошнит. Думаю, что они переняли такой образ жизни у Чарлза Скаллибоунса, который время от времени впадает в страшное потрясение из-за того, что в гостиной теперь обитают два новых вертлявых жильца. Вдобавок к этому он сжевал их муслиновую пеленку и крошечную погремушку. Теперь я никогда его не потеряю, потому что он гремит при ходьбе.

Я отнесся к роли старшего брата со всей серьезностью. Когда малышки вырастут, создадут свою собственную сверхмассивную черную дыру в два раза больше моей. Представляю, с каким восторгом предвкушает эти дни мама. Я рассказал им, что скейтборд – это самое невероятное из доступных человечеству четырехколесных развлечений, это даже лучше, чем кататься в коляске. И что морковное пюре годится только для того, чтобы плеваться на ковре.

Я как раз растолковываю сестричкам о том, что у Грейс надо заимствовать одежду и косметику хотя бы раз в неделю, когда замечаю, что по телику начинается папина передача. Не знаю почему, но я останавливаюсь и смотрю, как незнакомая женщина рассказывает о событиях дня, а когда дело доходит до погоды, представляет публике нового метеоролога. Поначалу я думаю, что у папы сегодня выходной, но потом меня посещает чувство, будто мой желудок заполнен шипучкой.

– Сегодня, – говорит диктор, слегка склоняя голову набок, – мы заканчиваем нашу передачу очень грустным известием… – Воздух застревает у меня в горле. – Малкольм Мейнард, один из наших телеведущих, сегодня утром скончался после непродолжительной тяжелой болезни. Он начал карьеру, когда пришел работать журналистом в местную газету, а со временем оказался на телевидении. У Малкольма Мейнарда остались жена, Барбара-Энн Мейнард, и сын Джереми. Приносим соболезнования семье покойного.

Коренастого паренька зовут Джереми.

Как вообще можно называть людей именем «Джереми»?

Как папа мог умереть?

Джереми?

Папа?

Умер?

Женщина поворачивается и, глядя в другую камеру, произносит:

– Вот и все на сегодня. Мы вернемся к вам завтра в шесть часов. Приятного вечера!

Один трагический удар топора срубает маленькое папино деревце у меня в душе.

Я будто спрыгнул с огромного трамплина в бесконечный океан. Я не знаю, где теперь приземлюсь. Не знаю даже, переживу ли падение или утону.

Я внезапно ослабел; в ногах у меня словно исчезли все кости. «Папа, ты не можешь уйти. Пожалуйста, не оставляй меня пока что. Мы же еще встретимся. Я сыграю тебе Over the Rainbow, и ты будешь так мной гордиться».

Во мне растет огромная волна печали: она поднимается, опадает и поднимается снова; бежит впереди меня, как стадо напуганных пенных лошадей. Я стою на трамплине, вцепившись пальцами ног в край. За моей спиной – вся моя прежняя жизнь. Шестьдесят секунд назад я был другим человеком, у меня были оба родителя. У меня была надежда, что папа вернется, крепко обнимет меня и попросит прощения. И я прощу его, потому что всегда любил его всем сердцем. А сейчас передо мной расстилается океан. И это значит, что мне всю жизнь придется плыть без папиной поддержки. Мне не хочется прыгать, так не хочется. Я хочу спуститься по лестнице обратно и остаться там, где и был. Но лестница уже обрушилась, и выбора у меня нет: надо нырять в будущее. Я хочу, чтобы папа держал меня за руку, когда я буду прыгать, но я знаю, что он сделать этого не сможет.