Подойдя к яме, Рака поднял толстую решетку. Приглядевшись, Ирод различил в глубине лежавшего в неловкой позе Иоанна.

– Поднимите его! – отрывисто приказал Ирод и отошел. Нахмурившись, он следил, как раб, держа в руках веревку, спрыгнул вниз. Спустя некоторое время узника подняли и осторожно уложили на камни. Ноги, опутанные тяжелой железной цепью, не держали его.

Закария, увидев, в каком состоянии находится узник, бросился к нему. Встав на колени, он принялся дрожащими руками развязывать и осторожно снимать с него толстую веревку. Но она уже успела ободрать кожу на спине и груди. Глубокие ссадины кровоточили.

Воцарилось молчание. Ирод пораженно смотрел на начальника охраны, который ползал перед грязным бродягой на коленях и обтирал его лицо краем своей туники.

– Что ты делаешь? – в изумлении спросил он, приблизившись.

– Хочу привести этого человека в чувство, – с мукой в голосе произнес тот. Взгляд у грека был умоляющим и виноватым, как у побитой камнями собаки.

Ирод разозлился. Сердито отвернувшись от Закарии, он приказал смотрителю:

– Сними с этого человека цепь и покорми. Когда он придет в себя, приведи его наверх, – и, ссутулившись, пошел к лестнице, ведущей на крышу.

На крыше находилась обзорная терраса, огороженная белой балюстрадой.

Пол был выложен красивой мозаикой преимущественно холодных оттенков – от густого синего до светло-голубых и нежно-салатовых. Подобное сочетание цветов казалось человеку, пресытившемуся однообразной серостью пустыни, особенно приятным.

За золотым троном с подушками между мраморными колоннами, подчиняясь порывам горячего ветра, колыхались занавеси. Они натягивались, шелестели и трепетали, стремясь сорваться и улететь. Поодаль лежали ковры и множество подушек.

Отсюда открывался великолепный вид на окрестности Махэруза. Прозрачно-голубое небо сливалось вдалеке с блестящей чашей Мертвого моря и притягивало взгляд своим величием и первозданной красотой. Но Ирод ничего не замечал. Он облокотился на перила и задумался.

Сзади подошел Закария. Встал рядом. Угрюмо и молча посмотрел вдаль. Казалось, что руки начальника охраны, крепко державшие перила, окаменели.

Тетрарх искоса взглянул на застывшее лицо Закарии, на его руки и заговорил. В его тихом голосе звенела непонятная тоска. Сердце тетрарха болезненно сжималось. Странное предчувствие чего-то неотвратимого все глубже проникало в его мозг, с каждой минутой становясь все более осязаемым. Он в испуге огляделся – где подстерегает опасность? Но вокруг было спокойно. Лишь белое солнце сегодня особенно ярко слепило ему глаза.

– Это политическое дело особой важности. Узник будет казнен. Днем раньше, днем позже… Я дал Тиберию слово и должен его сдержать. Иначе какой из меня правитель? – В голосе Ирода проскользнула непонятная тоска и желание оправдаться. – Если я не сделаю этого, иудеи первыми донесут, Тиберий отстранит меня и поставит на мое место другого человека. Ты хочешь этого?

– Нет, – поколебавшись, признался Закария.

– Ты ответил не сразу. Ради сумасшедшего бродяги ты предаешь меня, своего господина? Если ты не поддержишь меня, завтра я сниму с тебя полномочия и ты навсегда покинешь Галилею. – Голос Ирода наполнился ядом и желчью.

– Я подчинюсь твоему решению, – грустно вздохнув, ответил Закария.

Ирод искоса взглянул на лицо воина, и сардоническая улыбка искривила его губы. Он вполголоса произнес:

– Начальник личной охраны ползает в ногах грязного бродяги, как презренный и жалкий плебей! Твое поведение говорит, что ты способен жить только рабом!

Закария удивленно воззрился на него. Гнев промелькнул в его серых глазах. Он смело и вызывающе возразил:

– Ты несправедлив ко мне! Взгляни, Ирод, разве я похож на раба? Или мои руки, обагренные кровью наших врагов и столько раз защищавшие тебя от них, до сих пор не доказали тебе обратного? В моих жилах течет кровь великого и свободного греческого народа. Не наша вина, что весь мир содрогнулся под пятой римских легионов. Я не умею льстить и пресмыкаться, как Сигон Элий Руф. Я откровенен с тобой и честно выполняю свой долг. Если понадобиться, отдам за тебя и твою семью свою жизнь. Это мой сознательный выбор! Разве раб способен это сделать? Нет. Но я не скрою, что ненавижу тиранию в любом проявлении. Особенно – когда она скрывается под маской лицемерия и показной добродетели. Моя мечта – чтобы все народы Галилеи могли свободно выражать свои мысли и чувства, не пресмыкаясь под деспотизмом римской тирании, которая подавляет свободу и их законы. Разве раб скажет тебе об этом открыто и прямо, как говорю тебе я?

– Почему же ты до сих пор рядом и служишь мне, если я кажусь тебе лицемерным тираном и деспотом? Не ты ли подбросил мне в Капуе ядовитую змею? – спросил Ирод. Едва заметная презрительная насмешка, подчеркивающая превосходство богатого патриция над плебеем, появилась на его губах.

– Нет, Ирод! Не я принес кобру, убившую моего лучшего друга Кастула. И ты это знаешь. И я не обвиняю тебя в твоих ошибках и тирании. Мы все – заложники политических обстоятельств, сложившихся вокруг нашей страны. И вынуждены им подчиняться, иначе нашу любимую родину будет сотрясать кровавая междоусобица. Хотя ты, Ирод, и жаждешь славы и могущества, но ты совершил много славных дел на благо нашей страны. И за это народы Галилеи всегда будут тебе благодарны. Но сейчас по твоему приказу беззащитного и больного человека, как опасного узника, заточили в каменный мешок и надели на ноги цепь. И по отношению к нему ты поступаешь как тиран. Прошу тебя: прояви сострадание к несчастному узнику. Покажи благородство души – отпусти его на свободу. Поверь, ты больше найдешь, чем потеряешь! – воскликнул Закария с болью. Глаза его безотрывно и испытующе смотрели на Ирода.

Однако тетрарх ничего не ответил на его пламенную речь. В этот момент в нем боролись высокомерие человека, обладающего властью, сожаление, тайное чувство вины и злость. Закария первым прервал затянувшееся напряженное молчание:

– Позволь мне хотя бы тайно вывезти его на границу Галаада. Я оставлю его там и велю уходить. Он навсегда покинет Галилею и отправится в другие края. Будет там читать свои проповеди.

– Нет! Разве ты не понял, что он неспроста избрал для проповедей окрестности Иордана? Он хочет посеять здесь смуту и поднять иудеев на новое восстание. Среди них найдутся предатели. Ты забыл, что я дал слово? – возмущенно выкрикнул тетрарх и нахмурился, почувствовав, как висок пронзила знакомая острая боль. На душе опять стало тоскливо. Почему он должен один принимать такое ответственное решение? Почему Закария не понимает его? И почему солнце сегодня так невыносимо слепит глаза? Раздраженный, он направился к высокому креслу из слоновой кости, чтобы присесть.

– Но он не призывает к бунту. Он проповедует крещение и покаяние ради прощения грехов, – возразил Закария, с надеждой глядя в спину тетрарха. В глубине души он знал: упрашивать бессмысленно. Но почему-то все равно продолжал настаивать на спасении пророка…