«Слава в вышних Богу, и на земли мир, в человецех благоволение. Хвалим Тя, благословим Тя, кланяем Ти ся, славословим Тя, благодарим Тя, великия ради славы Твоея».  

Пока прошение Баха рассматривалось и проходило свои бюрократические обороты, в Лейпциге назрел новый конфликт из-за префекта хора, т. е. помощника регента: кто должен его назначать? Кантор или ректор? Надо сказать, что благоволивший Баху ректор Геснер из-за отказа магистрата совмещать ему ректорскую должность и профессорство в университете, перевелся профессором в Геттинген, а новым ректором стал его заместитель, Иоганн Август Эрнести, однофамилец первого баховского начальника. С ним и произошел конфликт. Пикантность заключалась в том, что первоначально кантор и ректор договорились, что префекта назначает ректор, но договоренность эта была заключена, когда Эрнести и Бах возвращались с сытного свадебного обеда, и Бах благодушно согласился на то, что назначение префекта будет в руках ректора. С этого момента прошло достаточно много времени, месяца три, когда Бах вдруг решил, что назначать префекта – это его право, и лишение этого права представляет по отношению к нему вопиющую несправедливость. Бах устроил скандал, причем уже совершенно на ровном месте. И здесь он, конечно, был не прав, потому что существовала договоренность.

Конфликт снова обострил недовольство Бахом, и тяжба длилась несколько лет. Закончилась она только после того, как Баху в 1736 году было присвоено искомое им звание придворного композитора, и магистрат был вынужден от него просто отстать.

Не все в порядке было и в семейной жизни Баха. Один из его сыновей, Готфрид Генрих, оказался, как тогда говорили, слабоумным (может быть, это был синдром Дауна), и за ним нужен был постоянный уход. Но особые неприятности Иоганну Себастьяну причинял его третий сын, Иоганн Готфрид Бернхардт. В 1736 году Бах рекомендовал бургомистру Зангерхаузена своего 21-летнего сына на должность органиста в этом городе. Иоганн Готфрид приехал туда в начале 1737 года, прошел испытания и вступил в должность, но, проработав совсем немного, наделал долгов и сбежал неизвестно куда. Сохранилось письмо Баха бургомистру. Вот оно:

«Ваше высокоблагородие не станут сердиться, что ответить на высокочтимое послание Ваше я доселе не мог из-за того, что был в отъезде: тому лишь два дня, как я возвратился из Дрездена. Но о том, с какою болью и в каком унынии я составляю сей ответ, Ваше высокоблагородие (как любвеобильный и доброжелательный отец детей своих – милейшего залога супружества) могут судить сами. Своего, увы, неудавшегося сына вот уже год как я не видел ни единым оком – с тех пор как я имел честь снискать от Вашего высокоблагородия столько милостей. Вашему высокоблагородию небезызвестно, что я в те поры оплатил за оного не только стол, но и мюльхаузенский вексель (каковой, видимо, и был причиной тогдашнего его отъезда), да еще и оставил несколько дукатов в покрытие кое-каких его долгов, рассчитывая на то, что его образ жизни впредь изменится. Однако я, к великому моему огорчению, вынужден в который уже раз слышать, что он опять то и дело занимает деньги, поведения своего нимало не изменил, а просто куда-то исчез и держит меня по сей день в полнейшем неведении относительно своего местопребывания. Что мне еще сказать?

И что мне делать? Поскольку тут уж не приходится уповать ни на строгость, ни на ласку, ни даже на готовность хоть как-нибудь помочь делу, мне приходится нести свой крест в терпении, а неудачного сына моего предоставить милосердию Господа Бога, который, несомненно, услышит щемящие мольбы мои и, в довершение, святою волею Своею на оного воздействует, дабы тот постиг, что возвращение на путь истинный единственно и всецело к милости Божией восходит. И коль скоро излил я Вашему высокоблагородию свои чувства, то и пребываю в твердой уверенности, что дурное поведение чада моего не станете вменять мне в вину, а поймете, что истинно преданный отец, близко к сердцу принимающий участь детей своих, тщится сделать все во благо им, что и побудило меня всячески рекомендовать оного на открывшуюся в те поры у Вас вакансию в надежде, что высококультурный зангерхаузенский быт и благородные доброжелатели постепенно подвигнут его к иному поведению, отчего и приношу еще раз Вашему высокоблагородию – как изначальному стороннику его определения на должность – глубочайшую мою признательность, причем не сомневаюсь, что Ваше высокоблагородие попытаются склонить Ваш высокоблагородный магистрат повременить с надвигающимся замещением данной вакансии – не далее как будет выяснено его местопребывание (Господь мой всеведущий свидетель, что вот уже год, как не доводится мне его повидать), дабы можно было от него услышать, что он намерен делать дальше: остаться и изменить свой образ жизни? или искать свою фортуну в иных местах? Мне нежелательно, чтобы Ваш высокоблагородный магистрат сим был отягощаем, хочу лишь испросить терпения, пока сын мой не объявится или же пока каким-нибудь другим путем не обнаружится, куда он таки делся. Ко мне обращаются всякого рода кредиторы, я же без устного или письменного признания сына не могу пойти на требуемые ими выплаты (как оно и положено по всем законам), и посему покорнейше обращаюсь к Вашему высокоблагородию с просьбой не отказать в любезности и навести точные справки о его местопребывании, а затем известить [о том] меня, дабы я мог предпринять последнюю попытку совладать, уповая на помощь Всевышнего, с его ожесточившимся сердцем и образумить его. А коль скоро он уже имел счастье квартировать у Вашего высокоблагородия, то я одновременно хотел бы попросить Вас уведомить меня, взял ли он с собой свои немногочисленные вещи и что из них там еще осталось. В ожидании скорейшего ответа и с пожеланием провести праздники в большей радости, нежели проведу их я, остаюсь, с почтительнейшим поклоном Вашей госпоже супруге, Вашего высокоблагородия преданнейший слуга

Иог. Себ. Бах».

[И. С. Бах – И. Ф. Клемму (в Зангерхаузен). – Лейпциг, 24.05.1738 г.]

Опять же интереснейший документ эпохи, а также характеристика самого Баха. С одной стороны, искренние горестные эмоции, с другой – практический расчет. Он печально сетует, что сам ничего сделать не может, продолжает просить за сына, чтобы его формально не лишили места, но при этом долги его оплачивать заочно отказывается. Ну Иоганн Готфрид, как говорится, окончательно загулял и в 1739 году умер совсем в молодом возрасте.

Таким были для Иоганна Себастьяна Баха 30-е годы XVIII века. К 1740-м годам наступило некое успокоение, и