активно занимался педагогикой и воспитал целую плеяду выдающихся музыкантов того времени (Кребс, Кирнбергер, Гольдберг и др.). Авторитет Баха как органиста-эксперта был самым высоким в Германии, его постоянно приглашали оценивать инструменты и, говоря сегодняшним языком, возглавлять конкурсные комиссии при аттестации органистов.

Бах продолжал интересоваться всеми новинками музыкальной литературы, разыскивал также и старинные музыкальные рукописи и трактаты, тщательно изучал всю доступную ему музыку и музыкальную теорию. Особенный интерес он проявлял к богословской литературе. Сохранилось расписка о покупке на лейпцигской ярмарке теологических книг на десять талеров, а это весьма значительная сумма.

В последние годы жизни Бах очень увлекся толкованием Священного Писания, много книг такого рода содержалось в его библиотеке.

Круг общения Баха состоял, кроме, естественно, музыкантов, из профессоров Лейпцигского университета, одного из лучших в тогдашней Европе, из поэтов и художников, из нотных и книжных издателей, которые были не только лишь ремесленниками и бизнесменами, а весьма образованными и разносторонними людьми. Короче говоря, круг общения Баха без преувеличения – интеллектуальная элита того времени.

В советском музыковедении, а точнее сказать, «горе-музыковедении», сложился странный штамп, что последнее десятилетие жизни Баха представляло собой какое-то угасание его интеллектуального и творческого гения. На самом же деле все было ровно наоборот, это было самое счастливое и глубокое, самое насыщенное время его жизни.

Вот несколько сохранившихся в документах зарисовок баховской семейной атмосферы того времени.

В доме Баха жили и обучались несколько его юных родственников. Один из них, Иоганн Элиас Бах из Швайнфурта, проживший в доме своего дяди несколько лет, часто писал своей матери и сестре.

В апреле 1738 года Элиас просит мать прислать ему «три желтые гвоздики для тети (жены Баха), которая с большим удовольствием занимается садоводством». Двадцать третьего августа 1740 года он повторяет свою просьбу, а неделей позже, 2 сентября, продолжает так: «Тетя уже заранее так радуется желтым гвоздикам, как маленький ребенок рождественскому подарку». Десятого октября он рассказывает, с какой радостью были приняты шесть корешков гвоздики, и полагает, что «для тети этот не имеющий цены подарок означает больше, чем для детей рождественский подарок; она и ожидала его так, как малые дети, которых мы обычно перед праздником не пускаем в ту комнату, где приготовлены подарки».

Пятого октября 1739 года Элиас просит свою сестру прислать ему с возчиком 10–12 пинт сладкого муската, «потому что мне хочется доставить хоть маленькую радость моему дядюшке, ведь я уже два года живу в его доме и за это время видел от него много хорошего».

А вот Иоганн Элиас пишет другу Баха, тоже кантору, живущему близ Галле, Гиллеру: «Я несколько лет тому назад имел честь лично познакомиться с Вашей милостью в доме моего дядюшки, господина капельмейстера Баха, а ныне мне представилась желанная возможность письменно обратиться к Вашей милости. Дело в том, что названный господин капельмейстер по возращении прошедшим постом из Галле среди многих добрых вестей доложил своей драгоценной жене и о том, что у Вашей милости имеется коноплянка, каковая благодаря умелому обучению очень искусна в пении. А так как тетя моя большая охотница до таких птиц, она просит меня узнать у Вашей милости, не уступите ли Вы ей этого певца по дешевой цене и не пришлете ли с какой-нибудь верной оказией».

Впоследствии Иоганн Элиас вырос, уехал в Швайнфурт, но продолжал присылать Баху полюбившееся тому вино.

Вот что Бах однажды написал своему племяннику:

«Высокоблагородный и пр. высокочтимый господин кузен. В том, что Вы и дражайшая супруга Ваша по-прежнему пребываете в добром здравии, убеждает меня приятное Ваше письмо, вчерашним днем полученное вместе с бочонком отменного молодого вина, за что и приношу глубокую благодарность. Но в высшей степени достойно сожаления, что бочонок либо от сотрясения в повозке, либо еще от чего получил повреждение; ибо после вскрытия и принятого в здешних местах досмотра он оказался на треть порожним и, по свидетельству досмотрщика, содержал не более 6 кружек; а ведь так жаль, что хотя бы одной капельке этого благородного дара Божьего довелось пролиться. Принося господину кузену сердечную благодарность за полученный ценный дар, я должен, однако, на сегодняшний день признаться в своей несостоятельности, ибо не имею возможности сделать ответный подарок. Но отложить какое-либо дело не значит отказаться от него, и, надеюсь, мне представится случай чем-нибудь отплатить свой долг. Правда, приходится сожалеть, что удаленность наших городов друг от друга не позволяет наносить друг другу личные визиты; а то я осмелился бы покорно пригласить господина кузена на бракосочетание моей дочери Лизхен с новым наумбургским органистом господином Альтникколем, каковое состоится в будущем январе месяце 1749 года. Но так как упомянутая уже удаленность, а также неудобное время года, вероятно, не позволят господину кузену лично прибыть к нам, я хочу испросить Вашего разрешения на расстоянии обратить к Вам христианские мои пожелания, с каковыми и шлю господину кузену, в наилучшем к нему расположении, поклон и, горячо Вас приветствуя от всех нас, остаюсь Вашего высокоблагородия преданнейшим верным кузеном и послушнейшим слугой.

Иог. Себ. Бах

Р. S. Несмотря на то что господин кузен благосклонно выражают готовность и впредь поставлять мне подобный напиток, я все же вынужден из-за здешних чрезмерно высоких накладных расходов от сего отказаться; ибо, коль скоро перевозка стоит 16 грошей, доставка – 2 гроша, услуги досмотрщика – 2 гроша, а местная пошлина составляет 5 грошей 3 пфеннига, да еще есть генеральная пошлина в размере 3 грошей, то господин кузен сами могут судить, что каждая мера обходится мне почти в 5 грошей, а это для подарка, надо сказать, дороговато».

Вот такие картины мирного семейного существования.

Итак, рассказав о течении жизни И. С. Баха в 1740-е годы, обратимся теперь к его творчеству этого периода, начиная с 1730-х годов.

В прошлый раз я рассказывал вам, что музыка эпохи барокко начинает сменяться предклассическим галантным стилем. Бах вполне овладел этой манерой письма, но ему оставалось более близким и органичным старое мастерство. Очевидно, чувствуя и понимая, что огромный великий этап музыкального искусства начинает уходить в прошлое, Бах как бы обращается назад и, идя против современной ему тенденции упрощения, начинает, если можно так выразиться, итожить не только свое творчество и не только музыкальную эру Средневековье – барокко, но и мировоззренческую основу этой эры. Это достигается двумя способами: 1) предельным, до крайней степени, усложнением музыки, задействованием и раскрытием до конца всех приемов полифонической техники и 2) насыщением музыки, опять же до возможного предела, религиозной и