– Вы с очевидностью, – продолжал Квайр с деланым возмущением, – джентльмен. Не какой-то бродяга, что охотится за выкупом. Отчего я схвачен, сир?

– По разнообразным причинам, капитан Квайр. Вы думаете, Монфалькон вас предал? Что ж, может быть, и так. И вы знаете, кто я такой, – что я дядя лорда Ибрама, коего вы выманили якобы драться на дуэли и зарезали потом самым трусливым образом.

– Вы подозреваете меня в убийстве! Милорд! – Квайр вперился в арабийца. – Тогда молю вас, сир, передайте меня в руки констеблей сира Кристофера Мартина, дабы я предстал перед достойным судилищем. Я ученый, сир. Я шел в корчму, где ночую, навещая Лондон. Там моя жена, сир. Пошлите курьера. Они подтвердят, что я не лгу. Меня звать Куропат.

Лорд Шаарьяр осклабился вновь.

– Вы боитесь, капитан Квайр? Вы понимаете, что умрете, мучительно и томительно…

– Ваше остроумие импонирует, сир. Я стал жертвой розыгрыша?

Лорд Шаарьяр выказал некоторую нетерпеливость:

– Я полагал, что вы, по меньшей мере, профессиональная шельма и не попытаетесь обвести меня вокруг пальца столь наивным манером, капитан Квайр. Я знаю, что вы убили моего племянника.

– Лорд Монфалькон меня ненавидит. Он мне завидует. Он рассказал вам, да?

– Вы словно бы жаждете поверить, что преданы Монфальконом. Почему?

Квайр моргнул, потом плотно сжал тонкие губы.

– Монфалькон вас не защитит, – вдумчиво говорил лорд Шаарьяр, – если вы сие имеете в виду. И сильно жалеть о том, что я вас убью, он не станет, капитан Квайр. Итак, что может подвигнуть Монфалькона на предательство вас, как вы думаете?

Сарацин был хитер, но Квайр решил, что ответить правдиво не повредит:

– Потому что, возможно, он видит во мне угрозу.

– С чего бы?

– Потому что я лучший художник.

– Шпионаж, убийство и предательство как Искусство. – Лорд Шаарьяр нашел сию идею привлекательной. – Я думаю, что… точно так же считается искусством Война. Я понимаю вас, капитан Квайр. На избранной вами стезе вы, судя по всему, превзошли соперников.

Капитан обрел, вследствие недавних обстоятельств, своего рода друга. Он вознамерился умереть как можно быстрее и выдать мавру все знаемые им секреты. Он мог быть щедр – как любой художник, когда похвала является из неожиданных мест.

– Вы обладаете репутацией, капитан Квайр, человека честного в своем роде деятельности.

– Обладаю. Вы не столкнетесь с моим враньем, разве что по особым причинам.

– Говорят, ваше слово – ваши оковы.

– Я даю его редко, и никогда – без тщательного взвешивания ситуации. Я верю в правду, видите ли. – Квайр заерзал по полу и медленно переместился, дабы прислониться к осыпающейся штукатурке стены. – Жизнь художника по необходимости двусмысленна. Нельзя допускать двусмысленность там, где она не требуется. Оттого должно пестовать правду и разговоры начистоту.

– Вы – странное создание, мастер Убивец. Я вам верю. Вы безумны?

– По большей части художники считаются таковыми, сир, людьми, что их не понимают.

– Значит, мечтатель?

– Не исключено. Зависит от вашего разумения слова. Я бы освободился от веревок, сир, если не возражаете. Не будете ли вы так любезны их перерезать? Тенёта в особенности склонны врезаться достаточно глубоко.

– Вы дадите мне слово, что не постараетесь сбежать?

– Нет, сир. Но ваши шельмы наверняка ждут внизу. Я обещаю не причинять вреда вашей персоне, что на деле клятва куда как лучше.

– Полагаю, так и есть. – Прищурившись, сарацин взрезал путы короткими, экономными движениями.

Квайр глубоко вздохнул и остался сидеть, растирая руки и ноги.

– Я благодарю вас, сир. Итак, лорд Шаарьяр, подставил меня лорд Монфалькон или нет, я знаю, что вы не планируете убить меня сразу, откуда следует, что вы желаете со мной торговаться, верно?

– Я должен убить вас. Дабы отомстить за племянника.

– Что вас грабил, как вам хорошо известно.

– Кровь есть кровь. Откуда вам знать, что я не прикончу вас немедля?

– Такому действу сопутствуют ритуалы, порой неосознанные, как и всяким действам вообще, – прелиминарии, введение себя в специфический настрой, интонация. На своем веку я слышал много песен смерти, милорд, да и спел немало. Думаю, мне ведомы все мелодии, что поют мужчины перед тем, как убить. Схожим образом есть песни – слова, фразы, ритмы, даже мотивы, – исполняемые теми, кого убьют. Вам случалось узнавать эдакую песнь, милорд?

– Она не доносится ныне из ваших уст, капитан Квайр.

– Се песнь не по мне, милорд. – Квайр встал и подошел к скамье, полуусеянной старыми кофейными бобами. Он смел бобы. Те загрохотали по нагим половицам, и эхо разлетелось по пустому помещению. Капитан смотрел, как они прыгают. Нагнулся, узрев неподалеку свою шляпу. Поднял ее и смахнул пыль. – Я смакую жизнь.

– И смерть?

– Не свою. – Теперь, зная, что он в безопасности, по меньшей мере на время, Квайр воскресил всю гордость, коей временно лишился по итогам свидания с Монфальконом.

– Скольких вы убили, капитан, на Монфальконовой службе?

Квайр сделался смутен:

– Вы задаете политический – не личный вопрос.

– Скольких вы убили? Сколько жизней забрали за вашу карьеру?

– Сотню, не меньше. Возможно, и более. В смысле – я сам. Десятки мерли в схватках и прочем. Но я запомнил немногих.

– Моего племянника?

Квайр поднес сложенную в пригоршню руку к скрытому уху:

– Ага. Думаю, я узнал мотив упомянутой мною песни.

Лорд Шаарьяр помотал головой:

– Я допускаю, что вы помните его смерть, ибо она случилась недавно.

– Я помню только лучшую мою работу, а не смерти, каких тринадцать на дюжину. Была маленькая девочка – член семьи, – кою я насадил на шпагу, уговаривая поделиться сведениями ее мамашу. Однако в пересказе суть теряется, и мне не хватит поэзии, дабы оживить ее для вас.

– Как вы оправдываете свои убийства нравственно? – Лорд Шаарьяр вопросил искренне, хотя и нейтральным тоном. – Я желал бы знать.

– Нравственно? Никак. Нравственность не играет здесь никакой роли. Се было бы оскорбительно, милорд. Я убивал по любым возможным причинам – удовольствие, и золото, и щекотанье чувств; любопытство, месть, чтоб спасти свою шкуру и так далее, – кроме единственной: я никогда не убивал из-за нравственности.

– Монфалькон, должно быть, отлично вам платит. Куда идет ваше золото?

Квайр вспоминательно рассмеялся:

– Мне задают тот же вопрос дважды. Се день расследований. Моя бедность далека от спартанской. Ничем не владея, я не могу ничего утратить. Я беру внаймы и занимаю то, в чем нуждаюсь в данный момент. Деньги я распределяю щедро, но довольно прихотливо – покрываю возможные пути отхода – вымащиваю серебряную дорогу в спокойствие, если вы меня понимаете. Деньги делаются лучшим из активов, коими я могу обладать, – властью. Оттого я одалживаю их не с целью вернуть, но чтобы у меня появились должники.