Наташа!

Косухин, вскочив, забегал по темной камере, натыкаясь на дышавшие холодом стены. Здесь ее давно нет, значит, оставался шанс, что ее все-таки не поймали. У девушки было несколько минут, чтобы добежать до скал. Если проклятый беляк не вздумал этой ночью как следует выспаться…

Степа помассировал зудящие кисти, вдруг сообразив, что чувствует под пальцами следы веревок. Похоже, он был связан, но затем его почему-то развязали. И Косухин на миг почувствовал нечто вроде обиды. Выходит, он не вызывал у здешних упырей особых опасений. Степа был несколько уязвлен.

Он присел на пол, приблизительно на то место, где и лежал — почти напротив входа — и задумался. Умирать было не только жалко, но и обидно. Он ведь сумел многое узнать. Теперь можно смело идти на доклад к товарищу Троцкому. Это уже не слухи и не байки про красноглазых собак. В тибетских горах строится крайне подозрительный объект, причем такими силами, связываться с которыми настоящим большевикам-ленинцам просто нельзя. Эти силы спекулируют на священных идеях Революции и заодно обманывают и эксплуатируют трудовой бхотский народ. К тому же эти научные эксперименты очень опасны…

Косухин вспомнил своего ночного гостя, которого пригласил погреться у догорающего очага. Его собеседник говорил, что Косухин сам должен решить, оставить ли все как есть или вмешаться. Теперь Степа твердо знал — в Шекар-Гомпе таится опасность. Правда, здесь, в камере, его знания бесполезны…

…Рука скользнула по полу и вдруг наткнулась на что-то странное. Степа пошарил рукой вокруг себя, удивился и наконец понял — и поразился еще более. Возле него лежали веревки — добротные крепкие веревки, которыми вполне можно было связать не то что Степу, но и средних размеров медведя. Решив, что это просто памятка, оставшаяся от какого-то бедолаги, Степа все же ощупал веревки, прикидывая, нельзя ли их как-то использовать, и вдруг сообразил, что веревки не развязаны — узлы на месте — а разрезаны или разрублены…

…И тут он понял. Этими веревками связывали не того, кто сидел тут раньше, и уж, конечно, не медведя. Этими веревками был связан он сам, Степа Косухин! К нему отнеслись с полной серьезностью, стянув руки и ноги так, что запястья ныли до сих пор, но почему-то раздумали и разрезали путы.

Выходило что-то несуразное. Но тут Косухину пришло в голову, что несуразности нет никакой, просто у его врагов что-то не сработало. Кто-то сумел, пользуясь темнотой, рассечь веревки.

Пораженный догадкой, Косухин начал шарить по полу, надеясь, что неведомый друг оставил что-нибудь еще. На револьвер, конечно, Степа не надеялся, но чем черт не шутит! Рука задела несколько мелких камешков, старую, раздавленную сапогом спичку, и вдруг…

…Вначале Косухин не понял. «Это» показалось тяжелым и бесформенным, просто куском железа, к тому же изрядно проржавевшего. Ладонь ощупала неровный старый металл, коснулась все еще сохранявшего следы отточки острия и легла на удобную костяную рукоять.

Меч…

В старом ржавом оружии было что-то знакомое. Степа закрыл глаза, попытавшись представить себе, как меч выглядит при свете — и вспомнил…

…Он уже видел этот ржавый клинок. Совсем недавно, в подземном склепе… Перед глазами встала золотая маска с еле заметной улыбкой в уголках тонких губ…

Итак, кто-то взял меч из склепа, перерезал веревки и оставил оружие в камере. Конечно, револьвер был бы более к месту, но Степа вспомнил — пули на этих выродков не действуют. А вот меча — как и серебряного перстня — они почему-то опасаются. Недаром то, что рушило стены, так и не переступило через кости воина в золотой маске!

Косухин вскочил, сжал в руке меч и попытался — весьма неумело — провести несколько фехтовальных приемов. Меч — не стилет, его не спрятать, но этого и не требовалось. Степа жив, не ранен и даже вооружен — а, значит, камера превращалась в крепость…

Ждать пришлось долго. Косухину это уже успело надоесть, и он чуть не задремал, но вовремя удержался. Спать опасно — могут взять «теплым». Оставалось сидеть у стены, положив оружие рядом, и время от времени вставать, дабы согреться…

Наконец, послышались шаги. Степа услышал их издалека — тяжелые, мерные — и поспешил лечь на пол. Меч был в руке. Косухин лишь повернулся, чтобы оружие не заметили с порога.

В замке заскрипело, дверь стала медленно отворяться. Ударил свет — не мигающий огонек масляной лампы, а мощный луч электрического фонаря. В камеру входили двое. Первый — обыкновенный косоглазый в черном полушубке, а вот второй… Наверное, Степа испугался бы, если б азарт близкого боя не заглушил все иные чувства. Лицо второго — высокого, крепкого — когда-то было русским. Когда-то — потому что теперь лица не было. Не было нижней челюсти — она оказалась полностью снесена. В свете фонаря страшно щерилось несколько уцелевших зубов над открытой черной гортанью. От носа осталась едва половина, сквозь порванную кожу проглядывала желтая кость. Глаза были на месте, но без век и, как показалось — без зрачков…

Тюремщики не торопясь вошли в камеру, бегло огляделись, затем косоглазый с фонарем кивнул второму — страшному. Тот, беззвучно кивнув в ответ, стал наклоняться к Косухину. Косоглазый стоял рядом и светил. Огромные руки тянулись к Степе, стало страшно, но Косухин выждал миг, и лишь затем рука с мечом дернулась. Скрюченные кисти бессильно разжались — удар пришелся прямо в черный зев. То, что когда-то было человеком, зашаталось и с грохотом рухнуло на пол. Степа был уже на ногах. Его интересовал фонарь. Он перехватил руку косоглазого и взмахнул мечом. Ударить не пришлось — «черный» взвизгнул и бросился наутек. Фонарь — большой, тяжелый, с яркой белой лампой — остался у Степы. Хлопнула дверь — косоглазый успел закрыть камеру и теперь спешил запереть замок.

Степа перевел луч фонаря на неподвижное тело. Глаза закатились, пожелтевшие белки не двигались. То, что лежало на полу, стало походить на обыкновенного изуродованного войной мертвеца. Косухин вздохнул, пальцы сами собой сложились в щепоть, и красный командир поднес руку ко лбу. Но креститься не стал, в последний миг расценив это, как слабость. Бога нет — Степа привык в это верить. Оставалось рассчитывать только на себя. Так, по крайней мере, честнее…

Фонарь был поставлен у стены, прямо перед дверью. Сам Степа сел в темноте, чтобы оставаться невидимым. Сдерживая страх, он обыскал тяжелое холодное тело, но никакого оружия не обнаружил. Впрочем, меч — а при свете Косухин убедился, что это действительно меч — оказался вполне к месту. Первый бой выигран, оставалось ждать продолжения…

…Новые гости появились вскоре. Шаги протопали — шло явно несколько человек — и замерли у входа, затем послышался резкий, нечеловеческий голос, уже звучавший в подземелье:

— Косухин! Прекратите сопротивление и сдавайтесь! Повторяю…

— Ага, сейчас и сразу! — не выдержал Степа.

Голос замолчал, но тут заговорил другой, тоже знакомый:

— Товарищ Косухин! Говорит особый уполномоченный ЦК Гольдин. Это недоразумение! Сейчас мы войдем в камеру, и я вам все объясню…