На приусадебных участках культура такого же типа, какая характерна для лесовых почв Китая: самая скрупулезная, самая тщательная обработка каждого квадратного сантиметра земли. Кустовая культура злаков, поиски семенного материала, удобрение, обработка, поливка, прополка – все это приобретает характер лабораторной работы и дает чудовищную урожайность. Под Днепропетровском (б. Екатеринослав) я попробовал подсчитывать урожайность пшеницы на этих приусадебных латифундиях, получились цифры 200–270 пудов с десятины – урожаи, каких в России не снимал, в сущности, никогда и никто.

Попробуем на минуту переселиться в область мечты и представить себе, что будет с Россией, когда существующая власть провалится к чертям и когда освобожденный мужик будет добывать уже не с приусадебных участков, а со всей посевной площади, пусть не 200–250 пудов, а хотя бы только 100–150 пудов с десятины вместо прежних 45–50 в среднем. Мы сможем насыпать зерном новые материки…

Но пока что приусадебные участки создали на селе столь же двусмысленное положение, какое было в период нэп'а. Во-первых, сосуществование рядышком «частнособственнических» клочков с урожаем в 250 пудов и «обобществленных» с урожаем в 25–30 пудов создает чудовищный контраст. И каждому, самому безмозглому деревенскому коммунисту, начинает приходить в голову: нужно бы обобществленное поле ликвидировать совсем – были бы сыты. Деревенский активист, если и пьян почти ежедневно, то сыт далеко не всегда. Этот контраст бьет в глаза и мужику и всякой легкой кавалерии, наезжающей на колхозы со всякого рода огнестрельной помощью деревне. Во-вторых, приусадебными участками разрушается та линия партии, которая заключалась в попытке отрезать мужику всякую возможность не помереть с голоду вне колхозного рабства. Получилась лазейка. В эту лазейку устремлены вся энергия, все помыслы, вся изобретательность мужика. Колхозные работы стали барщиной в самом неприкрытом смысле этого слова. Уже в период моего последнего пребывания на юге (лето 1933 года), на Украине прибегали к старому методу выгона крестьян в колхозное поле вооруженной силой. Крестьянок – тех вообще почти не удается выгонять. И кроме того – это очень важный момент – базируясь на своем приусадебном участке, на куроводстве и прочем, мужик имеет возможность взяткой откупиться от любого бригадира, активиста и прочего начальства. Здесь начиналась совершенно невообразимая путаница, я не знаю, как с ней дело обстоит сейчас. Схематически эта путаница развивалась по такой линии: председателю колхоза выгоднее питаться взятками с приусадебных участков, чем своими «трудоднями», которых он все равно не получает и которые ему приходится, если можно так выразиться, «отворовывать» от власти. Получив оную взятку и следовательно в той или иной степени сорвав посевной и прочие планы, председатель колхоза чрезвычайно склонен предаться тому пороку «текучести кадров», о котором я уже писал. Текучесть кадров имеет такие последствия: пропитавшись один сезон в Голодаевском колхозе, председатель перекочевывает в Разуваевский колхоз, там начинает административно неистовствовать – нужно сызнова зарабатывать политический капитал. А какой-то другой председатель в то же время и по таким же причинам неистовствует в Голодаевском колхозе. Не нужно особо поэтического воображения, чтобы представить себе, что из этого получается…

И наконец, в-третьих, хлеба и прочего государству все равно не хватает, а при наличии и росте приусадебных участков будет не хватать еще больше. Что бы там ни говорили об отмене продовольственных карточек, но эта отмена во всяком случае означает снижение потребления хлеба городом, не от хорошей жизни отменены карточки. По всей вероятности власти придется протянуть свою вооруженную руку и к приусадебным участкам. Это, конечно, будет сделано без газетных передовых, примерно так же, как это делалось со «свободной» колхозной продажей излишков хлеба: приезжала кооперация с ее полутвердыми ценами и «уговаривала». В уговаривании принимали участие и сельсовет, и милиция, и ГПУ. Уговоры действовали…

Сельскохозяйственный идеал коммунистической партии – это крупное, рационализированное, механизированное сельское хозяйство, обслуживаемое наемным трудом. Организационно – этот идеал уже осуществлен в виде советских государственных имений – совхозов, каковые совхозы именуются «предприятиями последовательно социалистического типа». Типик – не из удачных. Хуже, чем работают совхозы, трудно себе представить… Но к этому типу стремится и «колхозное строительство». Орудиями превращения крестьянского коллективизированного хозяйства, которое de jure является «переходно-социалистическим», являются машинно-тракторные станции – МТС.

Это неплохое изобретение. По своим функциям они напоминают дореволюционные агрономические участки и прокатные станции старого земства. МТС обычно объединяет группы колхозов, иногда и небольшие совхозы, и обслуживает их агрономической помощью, сельскохозяйственными орудиями, тракторами, посевным материалом и в значительной степени являются одним из звеньев чудовищно разбухшей системы контроля над селом.

Сейчас очень трудно сказать, в какой степени идея МТС себя оправдала: в условиях общего краха сельского хозяйства потонули и те отдельные факторы, которые к нему вели, и те, которые его оттягивали. Мне кажется, что в общем работа МТС была все-таки положительным фактором. Если их материальные результаты и были равны приблизительно нулю (качество продукции с заводов сельскохозяйственных машин), то психологическое результаты, не видные, но реальные, еще скажутся в дальнейшем развитии России: МТС привили крестьянству совершенно новые для него технические идеи и отчасти и навыки. Здесь, как и в очень многих других областях русской жизни, физические усилия материалистической идеи дали отрицательные материальные результаты и положительные – психологические. Это одна из тех никем не предусмотренных реакций на советские достижения, которые сейчас накапливаются в глубинах народного сознания, никакой статистикой выражены быть не могут, но которые определяют многое в грядущих судьбах России. В данных политических и экономических условиях все эти культурные интеллектуальные и психологические сдвиги не могут дать почти никаких реальных результатов.

Официально коллективизация проведена «на все сто процентов» и считается вчерне законченной. Фактически вне колхозов остались очень значительные крестьянские массы, которые частью ликвидировали всякое собственное хозяйство, частью еще удерживаются на единоличных позициях. Закон, разрешающий колхозам в экстренных случаях пользоваться наемной силой, создал еще один парадокс колхозной жизни. Мужику безмерно выгоднее работать в качестве «наемной силы», чем в качестве полноправного члена колхоза. Наемная сила получает свой заработок на руки и знать ничего не знает. Колхозник же иногда кое-что получит, а иногда и не получит ничего. Поэтому Иван выходит из Голодаевского колхоза и работает наемным батраком в Разуваевском колхозе. Степан из Разуваевского точно таким же образом действует в Голодаевском.

Образовался весьма значительный слой каких-то бездомных и безземельных крестьян, которые так вот и околачиваются по колхозам, совхозам, МТС, и Бог их знает, где еще. При мне в Каракольский совхоз – это к востоку от озера Иссык-Куль в Средней Азии, в совсем уж безвылазной дыре – прибыло пять семейств белорусских крестьян Витебской губернии. Просились на работу. На работу их приняли. Как они попали сюда, я так и не узнал, но до Караколы они косили сено где-то на Памире, а до Памира чего-то околачивались в окрестностях Барнаула… «Юрьев день» паспортизации несколько прикрепил эти массы к каким-то определенным местам, но в основном эта кочевка все-таки продолжается…