А тот, захмелев, открыл уже вышедший номер газеты «Правое дело» и стал методично прочитывать материалы. И тут же нашел три опечатки, два неправильно, на его взгляд, построенных фразеологических оборота и даже ошибку в верстке.

Кроме того, он сказал, что недоволен тем, какой заголовок поставил Гульков к его статье про жильцов взорвавшегося на прошлой неделе от скопления газа дома. Поворчав по этому поводу, он перешел к читке статьи, написанной Вороновой. И комментировал каждую строчку, переставляя слова так, как это, по его мнению, следовало бы сделать.

Что и говорить, подобное занудство в пьяном виде вызвало бурный смех аудитории, которая состояла из Гулькова, Скалолазького и Вороновой. А Артемов, улыбаясь и почти по-ленински картавя, все читал и читал.

Валерии было не совсем понятно, что тут смешного, но народ веселился вовсю. В конце концов Гульков назвал Артемова «знаменем политкорректности» и «рыцарем белого пиара», после чего призвал собравшихся тяпнуть еще по одной.

— Нет, что ни говори, а выпить — это хорошо, — задумчиво изрек Скалолазький. — Вот если бы еще и моя Наташа была рядом — вообще жизнь была бы замечательной.

Виктор улыбнулся, улетая в своих мыслях к чудному видению по имени Наталья, с которой у него вот уже полгода был удивительный роман. Об их отношениях знала вся редакция, хотя Наташу никто в глаза не видел. Виктор был способен говорить о ней часами.

Единственное, что мешало Ромео соединиться со своей Джульеттой, так это родители последней. Они, воспитанные в строгости советской морали, не могли простить развратному корреспонденту какой-то несолидной газетенки то, что он, не дожидаясь свадьбы, взял да и вступил в интимные отношения с их дочерью.

Поэтому ее отец, отставной офицер, волевым решением запретил молодым встречаться в течение месяца. Видимо, он рассчитывал на то, что вся эта «глупость», называемая любовью, выветрится из головы его дочери. Молодые думали, однако, по-другому и никак не могли дождаться окончания наложенного моратория.

— У тебя, Виктор, как у шизофреника — о чем бы разговор ни шел, ты все скатываешься на свою идею фикс, — сказал Гульков. — Впрочем, я тебя понимаю.

— Да были у меня шансы, были! — воскликнул Скалолазький. — Вот, например, в прошлые выходные на тусовке в гостинице «Волга» ко мне приставали какие-то малолетки.

— И ты отказался?

— Да! — с гордостью заявил Виктор. — Я, кроме Наташи, больше ни с кем.

— Зря, — скептически бросил Гульков. — Но это не беда. Полигамное начало все равно когда-нибудь у тебя возобладает.

— Главное, чтобы были чувства, — примирительно сказала Воронова, допивая вино. — А моногамия или полигамия — какая разница!

Она опьянела как-то очень быстро и сидела, раскачиваясь на стуле, бесцельно водя курсором по файлам и директориям. Потом, бросив томный взгляд куда-то вдаль, посмотрела на часы и сказала:

— Мне уже пора домой.

— Мне, в общем, наверное, тоже, — с неохотой признал Скалолазький. — У меня хозяйка квартиры строгая — я задерживаться долго не могу. Если опоздаю — она меня убьет.

— Вот классно-то будет! — неожиданно ехидно заметил Кроль. — Хоть кутьи поедим…

Скалолазький хотел было что-то сказать в адрес программиста, потом махнул рукой и отошел в угол. Гульков оценил шутку Кроля по достоинству, оглушительно расхохотавшись. Вороновой же шутка не понравилась, она криво усмехнулась уголками рта и решительно направилась к двери.

— Вы нас покидаете? — повернулся от компьютера Артемов.

— Да, Николай, без нас тебе будет скучно, — с улыбкой сказал Гульков, хлопая коллегу по плечу.

— Мне скучно никогда не бывает, — ответил Артемов.

— Как же может быть скучно с таким человеком! Николай, по-моему, может сам себя великолепно развлечь собой же. Он же у нас такой замечательный, такой блистательный! — вернулась к своему восторженному тону Воронова.

— Да, блистательный… зануда, — съязвил Скалолазький.

— Ну, уж лучше нудить, чем, как ты, прыгать от неудовлетворенного либидо! — ответил Артемов.

— Ничего, ничего, — погладил себя по животу Виктор. — Мне осталось совсем немного до того времени, когда мне снова разрешат видеться с Наташей. Как-нибудь потерплю еще девять дней.

— Как мне тебя жалко, Витенька! — вдруг неожиданно плаксивым тоном сказала Светлана, поглаживая Скалолазького по голове.

— И мне тоже, — нахмурился Гульков, бросив взгляд на Валерию, а потом переводя его на Светлану.

— Господа! Поскольку запасы алкоголя у нас кончились, а время уже вроде позднее, — обратился ко всем Калягин, — то у меня созрело конструктивное предложение сняться отсюда и переместиться ко мне домой, где пьянку можно будет продолжить.

— Пошли! — тут же поддержали его Пономарева с Турусовой.

— В таком случае предлагаю финальный тост, — сказал Маточкин. — За нас с вами и хрен с ними…

Он показал пальцем вверх.

— «Они» — это имеются в виду власти, Александр Иванович? — счел необходимым уточнить Калягин.

— Конечно, они, — рассмеялся Маточкин. — А кто же нам спокойно работать-то не дает?

— Да, пускай хрен будет действительно с ними, — поддержала тост Турусова и звонко засмеялась. — Вот только пускай они его используют где угодно, только не по нашему адресу.

— Точно! — поддержал ее Скалолазький, подражая Бивису с Эм-ти-ви.

— Круто будет! — вторил ему Гульков, изображая Баттхеда.

После того как этот бокал был поднят, люди начали расходиться. Первым ушел Маточкин, за ним Скалолазький, потом незаметно исчезли Гульков и Воронова. Валерия тоже засобиралась домой. Однако ее решительно остановила Галина.

— Так, Лера, зайка, ты обязательно должна пойти с нами. У тебя ни детей, ни плетей, торопиться тебе некуда, а нам еще надо обсудить с тобой кое-какие вопросы… Так что давай собирайся и вместе с нами к Илье.

Валерии действительно некуда было торопиться, к тому же ей важно было установить неформальные отношения с новыми для себя людьми, поэтому она согласилась.

Через полчаса они вшестером — Калягин, Турусова, Пономарева, Кроль, Валерия и неожиданно примкнувший к компании Артемов вошли в подъезд пятиэтажного дома в районе третьей горбольницы.

* * *

Главный редактор «Правого дела» проживал в двухкомнатной квартире, которую совсем недавно купил у какого-то старого диссидента семидесятых. Он считал, что в этой квартире сохранился нонконформистский дух и что он помогает ему в его жизни.

Калягин сам был, можно сказать, бывшим диссидентом. Когда-то, еще в студенческие годы, в середине восьмидесятых, он распространял среди знакомых запрещенную тогда литературу: Солженицына, Платонова, дневники Елены Боннэр. Его тогда исключили из университета и посадили в психушку. Пробыл он там несколько месяцев, а потом был отпущен после вмешательства отца, бывшего мелким партийным функционером районного масштаба. После пребывания в психбольнице Илья был вынужден реабилитироваться в нормальной жизни почти год — карьере геолога, которую он для себя выбрал, был положен конец.