Заглянув к себе в сердце, я четко понимаю, что уже готова влюбиться в этого несносного канцлера. Воспоминания о том, как он бережно нес меня на руках, целовал, держал в объятьях, заставляют все внутри трепетать, а сердце сладко замирать в груди. И, может... он тоже сможет меня полюбить.

Да, я не такая эффектная, как Николь, не такая опытная, как Кларисса. Но я умею быть верной и честной. Умею заботится и слушать. К тому же я отнюдь не дурнушка, и, нарядившись в шикарные наряды, вполне могу посоперничать с некоторыми из местных красавиц. Как там в моей любимой книге говорится – “Мы рождены, чтоб сказку сделать былью”. Пора приниматься за дело. Я смогу быть счастливой, пора уже перестать себя жалеть и мотать сопли на кулак, прошлого не изменишь, а вот будущее вполне. Я сама кузнец своего счастья.

После принятия судьбоносного решения, на душе становится легко и радостно. Имея в голове новый четкий план действий, я чувствую себя снова живой.

Второй вопрос, который меня безмерно волнует – мои проснувшиеся способности. Вчера я попыталась еще вспомнить пару заговоров, но применить их было не на ком. Не резать же себе руку, чтобы прочитать кровоостанавливающее заклятие… Все стишки, которые сохранились в памяти, я решила тщательно записывать, и, найдя в письменном столе гостиной старый пожелтевший от времени блокнот, тут же перенесла их туда, и те, которыми пользовалась и те, которые просто пришли на ум. Оказалось, не много-не мало, а целых десять страниц. Никогда не думала, что все эти шепотки настолько отпечатаются у меня в подсознании.

А по возвращению в столицу нужно будет выпросить у Рейнхарда разрешение на посещение библиотеки, или пускай, если опасается меня пускать куда-либо, мне какие-то книги про перевертышей найдет, ему небось и самому интересно узнать кто его будущая жена.

На минуточку возвращаюсь в дом, чтоб вытащить из духовки творожную запеканку, продукты для которой я нашла в кладовке, и снова возвращаюсь на улицу. В четырех стенах я уже достаточно насиделась.

К полудню на улице теплеет, гирлянды сосулек, висящие под крышей, начинают таять, а снег становиться липким и тяжёлым, и у меня в голове возникает странная идея, как можно себя развлечь.

Когда в дверях коттеджа появляется озадаченный моим отсутствием в домике Рейн, я уже водружаю мелкий ком на самый верх пирамиды из снежных шаров, и старательно делаю из палочек глаза, нос и рот. Выражение лица у снеговика получается странное, но я искренне горжусь делом рук своих.

– Вета? – вопрос в глазах канцлера так и светится непередаваемым изумлением. Молча развожу руками, и принимаюсь отряхивать огромные рукавицы от налипшего на них снега. – Это что?

– Снеговик – невозмутимо заявляю. – Я в детстве обожала такие лепить. У нас все их любят.

– Это какое-то божество? – подозрительно щурится мужчина, спускаясь с крылечка.

Фыркаю от смеха. Надо же, божество… Впрочем, возможно когда-то и было, в дохристианские времена, кто ж его знает. А теперь всего лишь зимнее развлечение.

– Нет, просто забава, – качаю головой и, повернувшись к снежной бабе, начинаю старательно оглаживать ее круглые бока, педантично выравнивая поверхность шаров. Так же красивее...

– А зачем вам лепить чудовище? Это весело? – канцлер обходит по кругу мое творение...

– И ничего не чудовище, – тут же возмущаюсь, обижено сопя замерзшим носом.

Рейнхард, остановившись напротив предмета обсуждения, пристально вглядывается в его рожицу и недоуменно спрашивает:

– А почему он тогда злой?

Я тоже кидаю взгляд на снеговика, справедливо отмечая про себя, что лицо у него и вправду выглядит не слишком радостным и довольным.

– Может, потому что его чудовищем обозвали? – наивно предполагаю, невинно хлопая ресницами.

– Я его не обзывал. Это констатация, – серьезно заявляет мужчина, не поддавшись на мою провокацию.

Вот нет у канцлера, оказывается, чувства прекрасного, и такта тоже нет.

Словно какая то неведомая сила дёргает меня за руку, и я, не успев подумать, набираю пригоршню снега в руку и кидаю в зазевавшегося мужчину. На миг он становится таким растерянно-умильным, что я прыскаю со смеха, согнувшись пополам, а потом мне прилетает в ответ снежок. Минуту я стою опешив, а потом быстро наклоняюсь за ответным, но когда выпрямляюсь, канцлера и след простыл.

Пока растерянно оглядываюсь, выискивая противника, меня обхватывают со спины и крепко прижимают к груди. Сдавленно пискнув, роняю снежный снаряд. И Рейнхард, убедившись, что ему больше ничего не грозит, тут же меня разворачивает лицом к себе. А затем я получаю горячий сладкий поцелуй.

От этого поцелуя все плавится внутри и ноги становятся ватными. И хочется прижаться к мужчине ещё теснее, раствориться в нем, стать с ним единым целым. С головы падает капюшон, и ветер тут же подхватывает связанные лентой волосы, забирается под ворот плаща. В груди начинает печь, будто маленький пожар разгорается в сердце, обжигая изнутри. С губ срывается приглушённые стон. Его пальцы зарываться в мои волосы, срывают ленту. Запрокидываю голову, чтобы глотнуть хоть каплю свежего воздуха, и его губы принимаются покрывать поцелуями мою оголенную шею. Внутри разливается сладостная истома, ноги уже перестают меня держать, и я хватаюсь за его плечи, чтобы не упасть.

Мы с трудом отрываемся друг от друга, когда громко хлопает, подхваченная ветром незакрытая дверь домика. Он тяжело дышит, я тоже чувствую, как бешено колотится мое бедное сердце.

– Думаю, нам лучше пойти в дом, – говорит немного растерянный канцлер.

– Да, думаю лучше, – покорно соглашаюсь и, немного помолчав, добавляю. – Вы… ты … иди, я за тобой. Мне… мне подумать нужно…

Рейн одаривает меня внимательным взором и нехотя выпускает из объятий.

– Я скоро… обещаю… – убедительно настаиваю. Оказаться сейчас в душном помещение. когда меня словно что-то сжигает изнутри, мне кажется глупостью. Лучше остынуть на зимнем воздухе.

– Я буду рядом, – заявляет мой жених и нехотя шагает к крыльцу.

Согласно киваю, шумно вдыхая через нос морозную прохладу. Жжение в груди не стихает, а наоборот становится все сильнее и сильнее, пока не охватывает все тело. В глазах появляется нестерпимая резь, словно кто-то насыпал песок. Зачерпываю в ладонь горсть снега и тру краснеющие щеки, чтоб хоть чуть-чуть охладить пылающую кожу.

– Вета, что с тобой? – хмурится Рейн, заподозрив неладное. А у меня подкашиваются ноги, и я с тихим стоном валюсь в приятный своим покалывающим ледяным холодом снег.

Сознание меркнет, словно на голову накинули плотный полотняный мешок, отрезав от всего мира. Я шатаюсь в этой темноте, словно крохотная песчинка в толще воды, и лишь изредка до меня доносятся обрывки фраз и успокаивающий знакомый голос.

– Пить, – тихо шепчу надтреснутым голосом.