Из Московии вывозили в немецкую землю меха, воск, мед, конский волос, свиную щетину, гусиный пух, войлок, кожи и кожевенные изделия, говяжье сало, мясо, масло, лен и пеньку, гречу, льняное семя и растительное масло, канатную пряжу и канаты; в Литву и Турцию — меха и моржовые клыки; в Татарию вывозили седла, узды, холсты, сукна, одежду, кожи — в обмен на азиатских лошадей. Только оружие и железо не выпускалось за рубеж. Оружие — мушкеты, самопалы, алебарды, ядра, порох, формы для литья пушек и доспехи — ввозили; в основном, из Англии.

А еще западноевропейские купцы покупали в России в большом количестве продукты морского промысла и рыболовства: моржовую кость, ворвань, акулий и тресковый жир, кожи морских животных, икру, рыбу ценных сортов — треску, палтус, семгу. За границу направлялись мачтовый лес, лиственничная губка, кап — застывший березовый сок, солодковый корень, смола, вар, зола, поташ, алебастр и слюда.

В Москве испанцы заприметили много польских, литовских и английских купцов; датские, шведские и немецкие гости обычно торговали в Великом Новгороде, а турецкие и азиатские — на Мологе, где существовал обширный Холопий городок, ярмарка с православной церковью. Иноземцы обязывались показывать свои товары в Москве великому князю; он выбирал для себя, что ему нравилось, платил деньги и разрешал продажу остальных.

Испанцы доставили в Москву восточные пряности и специи, которые здесь особо ценились (гвоздику, имбирь, корицу, кардамон, шафран, мускатные орехи и черный перец), а также ладан, чернильные орешки, киноварь, белила и испанское мыло. Святая инквизиция знала, чем потрафить государю Московскому. Пряности в Московии ценились очень высоко и на них был большой спрос, особенно среди бояр и богатого купечества, не говоря уже про самого Иоанна Васильевича, не любившего пресную еду.

Кроме того, в Амстердаме загрузили еще и нитки немецкие, голландское сукно, гарус, кружева, бархат, камку и тафту. Эти товары принадлежали лично Фернану Пинто и Антонио де Фариа; они купили их вскладчину, за свои деньги, по совету бывалого Мартина Тромпа, который из кожи лез, только бы угодить испанцам.

Все дела иностранные купцы должны были вести с гостями[51], которые находились в фаворе у великого князя Московского и имели личные жалованные грамоты, предоставлявшие им различные преимущества: изъятие от путевых поборов, от всякого тягла и постов, право держать любое питье, покупать вотчины, свободно ездить в пограничные государства. Они были подсудны только царю. Гости ведали таможенными доходами, рыбными и соляными промыслами, они же закупали для царя товары и производили от его имени и на его счет торговые операции, а также заключали подряды с иностранцами.

Как выяснил Фернан Пинто, торговцы и простой народ относились к ним весьма враждебно за их взяточничество, притеснения, чинимые гостями более слабым, за их корыстолюбие. Пользуясь своим привилегированным положением, они могли производить более выгодные операции, чем рядовые купцы, подрывая им торговлю.

— Все это печально, но, надеюсь, ты расскажешь хоть что-нибудь хорошее? — спросил Фернан Пинто.

Антонио де Фариа побагровел от смущения и выразительно развел руками. У него было задание найти тайного тамплиера, принявшего русское подданство, имя которого выдал под пытками штурман «Ла Маделены» Жуан Алмейду. Однако все его потуги оказались тщетными — хранитель сокровищ Ордена Тампля словно в воду канул. Бывший пират даже нашел его московское жилище, но дом пустовал, а окна и двери были заколочены досками. На все расспросы соседи тамплиера только разводили руками: не знаем, не видели, не можем сказать.

В отличие от фидалго, который изучил язык московитов в Турции, общаясь с русскими невольниками, Антонио де Фариа был в Москве «немцем»; и не только из-за того, что так звали почти всех иноземцев, но еще и потому, что практически был немым — не знал ни единого русского словечка. Однако бывший пират быстро нашел выход. Он нанял в качестве толмача разбитного малого, который довольно сносно разговаривал по-немецки. Можно было подключить для поисков Мартина Тромпа, — так вышло бы дешевле, но Антонио де Фариа интуитивно ему не доверял.

Толмача звали Митька Бобер. Испанец кликал его Миткой — без мягкого знака в слове. Бобер был еще тем перцем. О себе он рассказывал скудно, в основном под хмельком, но даже из этих рассказов Антонио де Фариа понял, что Митька в свое время не гнушался разбойным промыслом и даже имел какое-то отношение к ушкуйникам, речным пиратам Великого Новгорода. Этот факт и подкупил идальго; он почуял в Митьке родственную душу.

Они познакомились совершенно случайно. Антонио де Фариа по приезде в Москву первым делом разузнал, где здесь можно хорошо выпить. Ему показали вполне приличную корчму, где подавали пиво, квас и разные меды, а главное, хлебное вино — бывший пират хмелел только от крепких напитков. Когда он подошел к корчме, оттуда кубарем вылетел невзрачный мужичишко в рваной поддевке явно с чужого плеча — она была ему велика.

— Ишшо раз узрю тебя в своем заведении, ей-ей, пришибу! — грозно сказал хозяин корчмы, седой, но еще вполне крепкий мужик, по виду отставной военный — он был одноглазым, и глаза его лишила не бодливая корова, а сабельный удар; бывший пират хорошо понимал в таких делах.

— Эх, Прокша, не любишь ты русских людей, — сказал мужичишко, вытирая кровь с разбитой губы тыльной стороной руки.

— А за что вас любить? Напьетесь и ну драки устраивать. Иди, иди, пока бока не намял.

— Может, попробуешь? — Мужичишко хищно оскалился; его рука потянулась к обувке.

— Но, но, не балуй! Засапожный нож — не игрушка. Враз попадешь в острог. Вишь, какой прыткий Аника-воин выискался… — Хозяин корчмы попятился и закрыл за собой дверь.

Антонио де Фариа принюхался и повеселел — запах из корчмы шел вполне приятный. Пахло жареной рыбой, медом и какими-то душистыми травами.

— Чертов литвин… — бормотал мужичишко, приводя в порядок одежду. — Пригрела его Москва, а он, вишь, какие кренделя мочит. Русских он не любит… Ужо я тебе припомню. Чего вытаращилси, немчура?! — вдруг вызверился он в сторону Антонио де Фариа. — Geh nach Schwanz!

Де Фариа опешил — ничего себе! Так далеко его никто еще не смел посылать. Он инстинктивно бросил руку к тому месту, где должен был находиться эфес шпаги, чтобы примерно наказать наглеца, но тут же и поостыл. Во-первых, оружие иноземным купцам носить запрещалось (только нож), а во-вторых, у него в голове вдруг проклюнулась интересная мысль — а что, если?..

— Ты знаешь немецкий язы? — спросил он вежливо.

— Допустим. Ну и что? — с вызовом ответил на немецком мужичишко.