– Отлично, сэр. Я просто в восторге. Вы оказались провидцем, еще в 1915 году знали, что этот стиль, хотя и смелый, войдет в моду. Ваш уважаемый отец пришел с вами в тот день. Помните, сэр?

– Отец? Ах да, конечно, – сказал Уинтер, и довоенные воспоминания начали снова наполнять его разум. Он глубоко вздохнул, чтобы немного сконцентрироваться. Ему вдруг отчаянно захотелось увидеть отца, Томаса Финеаса Уинтера.

– Ваш отец пришел заказать новый костюм для утренних приемов, и не знаю, помните ли вы, в какой ужас он пришел от вашего выбора.

Фитч усмехнулся, и Уинтер тоже.

– Во всяком случае, сэр, ваш следующий костюм мы сделаем с отворотами на брюках, широкими лацканами, и полагаю, что пиджак будет двубортным.

– Серьезно?

– Вы всегда старались держаться на гребне моды.

– Как скажете. Фитч. Спасибо за рубашку и галстук.

– Не стоит благодарности, господин Уинтер. Мы с вами выбрали все, еще до того, как вы… перестали к нам заходить. И вы выглядите просто великолепно, если позволите заметить. Плюс цвет вам очень к лицу, сэр.

Уинтер улыбнулся.

– Ну, мне пора бежать, старина. Еще раз спасибо. Э, оплата?

– Все уже оплачено, сэр.

– Отлично. Доктор Кавендиш вряд ли привык ждать.

– Хм, а что делать со старым костюмом, сэр?

– Он мне не нужен.

– Я починю его и отдам в работный дом, если не возражаете. Сейчас много нуждающихся.

– Разумеется, – сказал Уинтер, стараясь скрыть смущение, что сам об этом не подумал. Знай Фитч правду, он понимал бы, что его клиент был вообще едва способен думать. Мир казался ему ужасно странным местом, и его хватало только на то, чтобы следить за разговором. Уже 1920 год! Что же произошло после 1917-го, когда он стоял в окопе, пытаясь укрепить дух деморализованных людей?

– Я вас провожу, господин Уинтер. Прошу, возвращайтесь в самое ближайшее время. Уверен, вам понадобится новая осенняя одежда, возможно, даже новое зимнее пальто.

– О, несомненно. – Уинтер махнул Кавендишу, который ждал его в такси.

– Надеюсь, что это не тот таксист, который сбил вас, сэр, – заметил Фитч, сделав попытку пошутить на прощание.

– Да уж. – Он пожал руку портного. – До скорой встречи, Фитч.

– Надеюсь на это, сэр. Спасибо.

Он забрался в машину.

– Спасибо, Кавендиш.

– Не за что. В противном случае меня измучила бы совесть. Харли-стрит, пожалуйста, – сказал он и постучал тростью по окну между ними и водителем. – Надеюсь, это не тот же парень, который вас сбил, – пробормотал он.

* * *

Позже, у себя в кабинете, доктор нахмурился.

– Итак, вердикт? – спросил Уинтер.

– Пока все выглядит нормально. Вы в неплохой физической форме, хотя я заметил, что вы прихрамываете?

– Осколочное ранение, – устало предположил Уинтер.

– Где вы были?

– Ипр. – Он невесело усмехнулся. – Генералы любят делить войну на битвы. А для нас в окопах это была одна бесконечная война. Но если быть бюрократически точным, я получил эту рану в так называемой третьей битве. – Последнее было догадкой, причем достаточно очевидной, хотя ему хотелось бы вспомнить больше, чем то, что это было в конце 1917 года, когда они находились под постоянным обстрелом, целью которого было захватить город Пашендаль, и окопы были вырыты в глинистой почве, которая превратила их жизнь в бесконечный оползень.

Врач потянулся за стетоскопом и быстрым движением накинул его на шею.

– Продолжайте, – попросил он, начав доставать какое-то оборудование из продолговатой блестящей жестяной коробки.

Уинтер нахмурился, пытаясь вспомнить.

– Мы бежали строем по нейтральной территории, рядом разорвался снаряд, и меня отбросило в канаву. – Он прищурился, словно пытаясь получше разглядеть это в своем сознании. – Она была очень глубокой, усеянной трупами и умирающими. Ужасные крики боли, большинство звало своих матерей, они были так молоды.

Врач кивнул, настраивая свой хитрый прибор для измерения артериального давления.

– Осколки и пули свистели над головой, и земля сотрясалась от постоянного артобстрела. Я не думал, что вообще проживу больше, чем несколько минут, и решил по крайней мере попытаться выбраться из канавы и сделать еще несколько выстрелов вместе с храбрецами наверху.

Доктор приложил палец к губам, вставляя стетоскоп в уши. Уинтер слушал, как манжета посвистывает, надуваясь, а затем почувствовал, что его рука немного онемела. Кавендиш продолжал слушать и, казалось, был доволен тем, что услышал, начав снимать манжету.

– Пожалуйста, продолжайте.

Уинтер пожал плечами.

– Больше рассказывать нечего. Я… Ну, мне кажется, был еще один жуткий взрыв, еще один прямой удар по окопу. Честно признаться, я и сам не знаю, как выбрался оттуда, и не могу рассказать об этом, но предполагаю, что некоторое время был без сознания, так как не могу вспомнить ничего больше о том дне.

– Действительно, вам повезло, друг мой, – согласился доктор, вздыхая. – Повышенное давление, но этого и следовало ожидать. В общем, вы, кажется, в приличной форме. Завтра у вас будет синяк, – сказал он, указывая под подбородок своего пациента, – и подозреваю, что он будет болеть некоторое время.

– Ай! – пожаловался Уинтер.

– Хм-и, прошу прощения. – Он нахмурился. – И ваше плечо явно пострадало, хотя ни перелома, ни вывиха нет. Время само залечит. – Кавендиш вздохнул. – Итак, Уинтер, я в курсе всего, из-за чего вы потеряли сознание на Севил-роу, но я и понятия не имею, что произошло непосредственно до этого. Не хотите меня просветить?

Уинтер уставился на него не мигая.

– Боюсь, не могу.

На лице врача появилось недоумение.

– Почему, не можете вспомнить?

Он пожал плечами.

– И сам не понимаю.

Кавендиш прищурился.

– Что происходит, Уинтер? Скажите мне. Я помогу.

– В том-то все и дело. Я не могу вспомнить ничего, чтобы рассказать.

– Не понимаю.

– Я больше ничего не помню… кроме могилы. После этого… ничего до этого момента.

Врач посмотрел на него поверх очков.

– Вы хотите сказать, что не можете вспомнить, как вернулись домой?

Уинтер кивнул.

– Последнее, что я помню, это как старину Четырехпалого Джонни разорвало в клочья, а всего за несколько минут до этого он сделал мне кружку чая…

– Боже мой! Полная потеря памяти?

Он кивнул.

– Возможно. Амнезия часто встречается?