Эйб вышел на улицу. Было тепло, легкое ощущение прохлады появлялось только от того, что было так ясно, и купол темного бархата, по-прежнему розоватый по краям, казался усеянным бриллиантами. Он втайне восхищался загородным ночным небом, это был дар божий, который трудно оценить в Лондоне из-за искусственного освещения. Он вынужден был признать, что понимает, почему Иди так понравилось это место.

Иди регулярно ездила в Лондон – как минимум два раза в неделю – узнать о новых заказах, пройтись по магазинам и навестить членов еврейской общины, которые скучали по ней. Он доставлял ей заказы, приезжая на повозке, но теперь, думал он, все изменится, когда родится ребенок. И тут он заметил какое-то движение впереди. Его внимание привлекла темная фигура, приближающаяся издалека. Может, это Том? Его сердце в надежде замерло, и ему подумалось: хорошо бы у зятя был достойный повод заставить всех так беспокоиться.

Эйб благосклонно принял зятя в семью, уладил отношения с семейством Леви, качая головой, пожимая плечами, вздыхая, то и дело извиняясь за, казалось бы, возмутительное решение дочери выйти замуж за иноверца. Сэмюэл, как всегда, принял его извинения, но он подозревал, что Дена была неумолима, а Бен вообще отказался это обсуждать. Поэтому они больше не говорили об этом. Все были вежливы, но единение, достигнутое за годы дружбы, было разрушено, когда Иди приняла предложение Тома и, таким образом, отказала Бенджамину. Отказ Иди висел в воздухе при каждой встрече, при каждом разговоре с Беном и Деной, и при этом все улыбались, вежливо спрашивали об Иди, но никогда – о Томе. Даже поздравили, когда он был вынужден поделиться с ними новостью о ее беременности.

Хотя уехать из Голдерс-Грин было мудрым решением для Иди, он никак не мог смириться с тем, что его драгоценная дочь его покинула. И все же во время своего первого же визита в этот полуразрушенный коттедж он почувствовал любовь, царившую в нем, и понял, как Иди наслаждается возможностью обустроить свой новый дом. Она очень скоро сделала коттедж уютным: новые шторы, чехлы для старой мебели, которую он им подарил, чтобы выглядела как новая. Она сшила покрывала и яркие скатерти. Да, он сам же первый признал, что дочь никогда не выглядела более счастливой и довольной, чем со дня свадьбы с Томом. Он чувствовал приступы раскаяния, что заставил свою прекрасную девочку чувствовать себя виноватой за то, что произошло с Бенджамином Леви.

Иди и Том так спешили пожениться, что помолвка была просто пустой формальностью. Эйб всегда мечтал, что его дочь выйдет замуж под хупой, но теперь это было невозможно. Эйбу пришлось смириться с тем, что его дочь зарегистрирует брак в загсе. После того неприятного ноябрьского вечера Эйбу хотелось только, чтобы разрушенная дружба и предательство веры отошли в прошлое. В январе он понял, что Иди никогда не выглядела счастливее и что он не готов испортить отношения с единственным оставшимся у него ребенком из-за ее современных взглядов. Да, он мечтал, что его прекрасная дочь будет выходить замуж, окруженная старшими членами общины, но только Солли согласился присутствовать при заключении брака, и да, он ждал того дня, когда Иди семь раз обведут вокруг мужа, пока будут произноситься благословения. Ему хотелось, чтобы ее муж разбил ногой стакан, обернутый тканью. Тем не менее, хотя ничего из этого не произошло, он сумел отбросить опасения и предубеждения и пробормотать: «Мазаль тов!» – поздравляя Иди и Тома после завершения гражданской церемонии бракосочетания. Эйб также произнес про себя молитву о том, чтобы Том не разбил сердце Иди и был верен ей, ведь она предала свою общину ради него. Не было ни танцев, ни песен, ни праздника… только небольшой домашний ужин на четверых, во время которого они обсуждали планы переезда из Голдерс-Грин.

Эйб отвлекся от своих воспоминаний, когда фигура на велосипеде выехала из темноты в полоску света, падающего из открытой двери дома Иди.

– Иди! – крикнул Эйб через плечо. – Приехал констебль.

Такси уже давно выехало из Лондона, но они свернули с главной дороги Лондон – Брайтон и где-то с полчаса двигались по проселочным дорогам. Алекс Уинтер отвлекся, и у него не было часов. Все выглядело почти так же, как он помнил: высокие живые изгороди и узкие дороги. По обе стороны раскинулись луга с низкими холмами. Они проезжали леса с полянами одуванчиков и деревни с пабами, которые еще не открылись, потому что дни были такими долгими, а вечера такими теплыми, что люди предпочитали пить эль снаружи.

– Красивые места, – заметил водитель. – Хотя я не особенно много видел к северу от Ливерпуля или к югу от Брайтона, – пошутил он. – А вы, сэр?

– О да, я довольно много путешествовал. Во время войны. Но и до войны мне посчастливилось увидеть большую часть Европы до того, как она пострадала от бомбежек.

– Мне сказали отвезти вас в усадьбу Ларксфелл. Все верно?

– Да.

– Вам, наверно, придется показывать мне дорогу. Я знаю Лондон как свои пять пальцев, но здесь боюсь заплутать. Вы знаете дорогу?

– Конечно. Я прожил здесь всю жизнь. Впереди будет резкий поворот, а затем мы попадем в усадьбу. До главных ворот где-то полмили.

– Отлично, сэр.

Когда они свернули к усадьбе, все вокруг стало болезненно знакомым, и Алекс почувствовал себя так, словно никогда не уезжал. Даже кусты лавровишни по краям дороги были такими же – не больше и не меньше, не гуще и не реже – все те же тридцатифутовые часовые в сумерках. Они напомнили Алексу, что он нарушит семейный покой как раз в то время, когда все будут готовиться ко сну. Он задумался, кто может быть дома… Когда он заметил коттедж привратника, ему в голову пришла новая мысль: что, если его братья погибли на войне? Дуглас был в Лондоне, когда Алекса отправили во Францию, – его могли отправить куда-то еще, и он мог пострадать. Несмотря на молодость, Руперт наверняка тоже записался в добровольцы. Это ожидалось от благородных семей. Столько хороших молодых людей были из таких же семей, как и он… Целое поколение землевладельцев и потенциальных промышленников было уничтожено.

Когда они выехали из-за живой изгороди из лавровишни, перед ними внезапно появился Ларксфелл, и Алекс почувствовал, как его сердце екнуло так сильно, что он едва мог дышать. Дом. Огромный каменный памятник елизаветинской архитектуры вырисовывался впереди, и Алекс сразу же перенесся в длинные, увешанные картинами гостиные, где он ребенком катался на трехколесном велосипеде. Он увидел ласточек, парящих над домом, готовящихся спрятаться в свои гнезда на ночь, а над ними раскинулось глубокое синее небо, которое уже начинало приобретать фиолетовый оттенок. Дом Уинтеров был великолепен – свет струился из небольших свинцовых окон в стиле ренессанса, и он начал искать взглядом свои покои. С левого края на первом этаже. Эти окна были темными.

Ему стало трудно дышать от переполнявших его чувств, в горле встал ком. Школа-интернат, рыбацкий домик в Ланкашире, который он считал своим вторым домом, ведь с ними были связаны самые счастливые воспоминания о времени, проведенном с отцом, братьями и дядей. После этого на несколько лет его домом стали окопы.