Спутники Костаса напряглись: что он задумал?

Офицер обернулся и сделал несколько шагов в сторону Костаса. Рядом возник переводчик.

— Герр официр! Если охрана убила негодяев, которые убежали, то зачем убивать ещё двадцать человек, которые могут работать на благо Германии? Я уверен, что они не знали о намерении тех людей бежать!

Переводчик растерянно перевёл.

— Герр официр! — продолжал Костас. — Ваша логика и немецкий порядок не могут этого допустить. Ведь мы едем в Германию работать? Чем больше нас приедет — тем лучше?

Офицер изумлённо смотрел на странного парня. А этот русский не так глуп… Офицер повернулся к конвою:

— Abbrechen! In die Waggons![66]

Охранники знаками велели всем расходиться по вагонам. Люди, всё ещё не веря в своё избавление, стояли, будто остолбенев.

— Шнеллер! Шнеллер! Ин ди вагонс! — зазвучало отовсюду.

Пленники кинулись к поезду. У какой-то женщины от пережитого ужаса подкосились ноги. Её подхватили под руки, чтобы не упала, и втащили в дверь. Наверное, ещё ни разу они не грузились в эшелон с такой скоростью.

Костас запрыгнул в вагон, подал руку Асие. Взобравшись, пожилая татарка вдруг распрямилась в полный рост и низко поклонилась Костасу. Тот растерянно смотрел на женщину.

— Что вы, Асие бита?

— Ты молодец. Ты сын своего отца. Он оттуда, — Асие подняла руку вверх, — видит тебя.

Костас ошеломлённо молчал.

— Молодец, Костя! — похлопала его по плечу Марьяна.

— Ну ты моща! — Парни хлопали Костю по спине, подталкивали кулаками. — Даёшь стране угля!

— Отстаньте, ребята!

Поезд дёрнулся и стал набирать скорость. Костас подошёл к чемодану с продуктами.

— Гады, воды не дали. У нас совсем мало. Как теперь до вечера? И продукты заканчиваются. Четвёртый день сегодня… как дальше-то?

— Значит, уменьшим порции, — сказала Марьяна. — Зато вот хлеба лишняя буханка. Не пересчитали они нас, слава богу. Не забудьте, товарищи! Если переводчик или охрана спросит: нас сорок три! Драй унд ферцих! А если, наоборот, станут сами считать — нас и было тридцать девять!

— Спросят они нас, как же! Не настолько они идиоты! Сами сосчитают…

— Пока не считают — молчим! А там видно будет.

День пошёл своим чередом в тревожных мыслях, тяжёлой дремоте, разговорах, со вспышками раздражения, гнева, отчаяния… всё как всегда в этом эшелоне горя, едущем неизвестно куда.

Неожиданно поезд дал гудок, стал тормозить и остановился. Это было странно — остановка среди дня. Состав стоял, но привычных команд слышно не было, и двери не открывались.

— Где мы? Что это? — стали спрашивать с разных сторон.

Парни, привычным уже способом взобравшись на плечи друг к другу, выглядывали в окна.

— Станция какая-то, похоже. Путей много. Но ничего толком не видно…

— С нашей стороны видно. Платформа… надпись не по-русски… А! Вот это что… — Парень произнёс незнакомое Вале название станции. — Это мы в Польше, значит?

— Сам ты Польша, Колька. Это Белоруссия.

— Она и есть Польша, — встрял кто-то в разговор. — Недавно ещё была Польшей, ты не знаешь, что ли? Эти места в Польшу входили до тридцать девятого года.

— Ладно, неважно, как что называется, сейчас тут один чёрт — фашисты. Здесь, стало быть, у них здесь глубокий тыл, раз они остановились среди дня и не боятся?

— Атас! Солдаты! — Парни едва успели сесть, как двери открылись.

— Шнеллер! Шнеллер! Raus aus den Waggons!

— Чего-чего? — переспрашивали пленники…

— Выйти из вагонов велят, — перевёл Костас.

— Выйти из вагонов с вещами! — прокричал подбежавший переводчик. — С вещами! И построиться в колонну по четыре!

Люди начали спешно увязывать узлы, застёгивать чемоданы. Костас запер чемодан с остатками общей еды и тоже взял с собой.

— Женщины в одну колонну, мужчины — в другую! — кричал переводчик. Солдаты жестами и дулами винтовок показывали, где кому строиться.

— Марьяна, возьмите чемодан. Там немного еды осталось, но всё же…

— А вы как же?

— У вас дети, женщины. Мы как-нибудь… Да и мало там на всех.

Разговаривать было некогда и небезопасно. Марьяна взяла чемодан, тепло улыбнулась Косте и Николаю и пошла к колонне женщин.

У вагонов кричали, плакали, обнимались, прощаясь друг с другом. Фашисты торопили, разгоняли пленников, отрывая братьев от сестёр, мам от сыновей. Наконец колонны худо-бедно сформировались и в окружении конвоя двинулись по платформе, потом по путям… Шли долго. Время от времени кто-то падал, все останавливались, но, подгоняемые окриками солдат, спешили дальше. Впереди раздались выстрелы.

— Убёг кто-то, — почти спокойно сказала женщина рядом с Валей. — Хоть бы добёг куда…

— Добежишь тут… — обречённо ответили ей, — по путям не больно разбежишься. Они вон просматривают всё.

Валя вдруг вспомнила разговор с Костасом про побег на перегрузке и напряжённо молчала. Хоть бы Костас с Николаем не попытались здесь убежать… погибнут ведь. Она оглянулась на мужскую колонну, идущую позади них. Нет… ничего не видно. Но стреляли впереди, значит — не наши.

Миновали какие-то строения, пересекли ещё несколько путей. Ребятишки, держащиеся за Нину, спотыкались на шпалах, колонна тормозила, солдаты подгоняли, покрикивая и тыкая в спины прикладами. Наконец дошли до длинного ангара, пристроенного к кирпичному зданию.

Загнав всех женщин в одну половину ангара, разделённого почему-то высокой фанерной перегородкой вдоль, фашисты выставили вперёд переводчика, и он, громко крича, объяснял новые требования:

— Вещи сложить у выхода, вы их потом получите! Все должны раздеться! Совсем! Вы будете проходить медосмотр и баню. Вещи в дезинфекцию. Всю одежду и обувь повесить на вешалку с номером. Бирку на верёвке с тем же номером надеть себе на шею, вторую — на чемодан или узел с вещами! По двадцать человек в очередь! Врач, потом дезинфекция, потом баня и одежда!

Измученные дорогой и понимающие, что спорить бессмысленно, женщины покорно разделись, уже даже не обращая внимания на стоящих в дверях солдат.

Тихая очередь обнажённых женщин разного возраста с бирками на шее протянулась к двум столам. За одним из них девушка записывала имя и фамилию угнанной, ставила рядом номер и передавала бумагу на другой стол. Немолодая немка слушала дыхание, осматривала кожу, заглядывала в горло и, поставив крестики во всех графах, жестом отправляла пленницу в следующее помещение.