Там происходило что-то непонятное и пугающее. Женщин выстроили в ряд. Несколько солдат, методично двигаясь вдоль строя, окунали длинные палки с мочалками на концах в вёдра с какой-то жижей и мазали ею волосы на голове и других частях тела. Валя с ужасом смотрела, как солдат приближается и к ней, но в этот момент её потянули за косу. Позади неё стоял немец с большущими ножницами. Не успела девочка охнуть, как тот одним движением отрезал косу и, бросив её в корзину, направился дальше. «Теперь убивать будут», — мелькнула мысль. Валя увидела, как немец строгим жестом велел Марьяне вынуть из волос шпильки. Уложенная короной коса развернулась и тут же полетела в корзину. Марьяна молча закусила губу.

Валю больно ткнули палкой. Холодная жижа потекла по бокам от подмышек, с макушки по лицу. Было зябко и противно. Девочка подняла руку, чтобы вытереть лоб, не дать этой гадости затечь в глаза. Рука стала зелёной. «Наверное, и волосы тоже…» — машинально подумала она.

— Waschen! — крикнул один из солдат.

«Мыться», — вдруг вспомнила Валя слово. Значит, не станут убивать — иначе зачем же мыть обречённых? Ах да, нас же работать везут. Значит, не убьют пока.

Группу погнали к следующей двери. Валя увидела, что в другую сторону катят высокую стойку с перекладиной, на которой висит одежда. Конвейер, видимо, был хорошо отработан.

В следующем помещении были каменные стены, плотные двери и встроенные шкафчики вдоль стен. Валя угадала в нём предбанник. И верно: за ним находилась моечная.

— Пятнадцать минут! — зычно крикнула надсмотрщица.

Пришлось торопиться, чтобы хоть как-то смыть эту зелёную дрянь, — на двадцать человек было всего несколько шаек и четыре душевые стойки. Вода оказалась еле тёплой, но Вале уже стало всё безразлично.

На выходе две женщины в халатах выдавали куски старых простыней и, едва позволив вытереться, погнали всех дальше. В предбанник уже привели новую партию.

Пленницы оказались в очередной комнате старой бани, куда солдаты выкатили стойку с одеждой и велели быстро разбирать по номеркам. Валя нашла свою и отдёрнула руку: и вешалка, и вещи были горячими.

— Что это? — спросила она Марьяну.

— Прожарка. Печка специальная. Они боятся вшей и прочей дряни. При таком потоке людей от любой заразы мгновенно эпидемия начнётся. Рациональные, сволочи. Косы отрезали — чтобы легче дезинфекцию проводить.

Под окрики солдат женщины торопливо надевали ещё горячую одежду и с трудом втискивали ноги в пересохшую обувь. Резинки для чулок испортились, возиться с ними было некогда, и большинство женщин чулки надевать не стали: рассовали по карманам, заткнули за пояса платьев или вовсе накинули на шею, как шарф. Валя так и шла с чулками на шее, завязав их спереди узлом, чтобы не потерять.

Они попали во вторую половину ангара. За перегородкой раздавались команды, которые эта группа уже слышала, и голос переводчика, объяснявшего следующим про вешалки и бирки. А здесь были высокие кое-как сколоченные столы, за которыми надо было стоять. Военно-полевая кухня с котлом и топкой под ним двигалась между столами. Два солдата ловко наливали что-то горячее в железные миски, ставили на столы строго по счёту, выкладывали по тонкому кусочку хлеба и выдавали ложки.

Еда пахла невкусно и оказалась подобием супа из какой-то разварившейся капусты на воде, с капелькой непонятного жира и небольшим количеством соли. Но после четырёх дней на хлебе и воде Вале казалось, что поесть горячего — уже счастье. И, может быть, наконец-то её перестанет мучить голод. Она не задумывалась, на сколько хватит такого жидкого супа и можно ли им наесться вообще. Сейчас она только облегчённо вздохнула и взяла ложку.

Передышка оказалась недолгой. Вскоре всем велели построиться и двигаться к выходу. Их вещи, ещё горячие, были выложены вдоль стены по порядку номеров, и солдаты следили, чтобы женщины не устраивали суеты и толкучки в поисках своих чемоданчиков и узлов. Впрочем, вымотавшиеся люди были почти не в силах даже разговаривать, не то что толкаться или ссориться. Приказав пленницам сдать номерки у выхода, немцы опять погнали всех через пути — к другому составу.

Здесь солдаты чётко пересчитывали всех, загоняя в вагоны по сорок человек. Валя очень старалась не отстать от Марьяны и Нины, чтобы не оказаться среди совсем чужих людей. Внешне вагоны почти не отличались от предыдущих, но внутри выглядели иначе. Справа и слева от входа, поперёк от стены до стены тянулись в два этажа широкие нары, засыпанные соломой. На них можно было даже лечь в полный рост[67]. Солома оказалась свежей, ещё душистой, и, хотя жёсткие сухие стебли сильно кололись, люди были рады и этому после грязных голых досок скотовозки.

Васятка и Маринка хныкали, что колко и больно, но их быстро утешили. Сыну Нина постелила свой плащ, в который он мог и завернуться, если станет прохладно, а Маришка разместилась вместе с мамой на взятом из дома пикейном покрывале. Женщины устраивались кто как мог. Одни доставали захваченные из дома вещи: кто покрывало, кто полотенце или даже подушку, другие подстилали плащи и платья, укрываясь какой ни есть одеждой. Не сразу поняли, что всем лучше спать головами к стене и ногами к проходу, чтобы и слезать легче было, и чьи-то ноги не оказывались у лица соседки. После многих перемещений и уталкивания-выравнивания соломы все наконец устроились.

— Тесновато, однако, — сказал кто-то. — Нары-то, поди, не на десятерых каждая, а человек на восемь. Экономят… Ну да чёрт с ним, всё лучше, чем было.

Тем временем поезд уже шёл вперёд. Уставшая Маришка задремала, а любопытный Васятка принялся осваивать вагон.

— Мам, а мы где пи́сать будем? Мам, а чего окошка только два? Темно… Мам, а тут крышка в потолке круглая, вон, с ручкой, это зачем?

— Окошки тут нужны, чтобы только немного свет падал и проветривалось. А высоко они, чтобы люди через них не вылезли. А в середине, видно, зимой печку ставят и трубу через потолок выводят. Там, наверное, как раз место для трубы — за круглой крышкой. Видишь, под ней и лист железный на полу прибит.

— Это чего, они столько людей позабирали, что до зимы возить будут?

— Думаю, в таких вагонах ещё и солдат перевозят, так что это составы постоянные.

Валя молча лежала у дальней стены, уместившись почти целиком на широком летнем пальто, которое дала ей Марьяна. С другими, оказавшимися, как и она, без ничего, люди тоже делились вещами, и Валя отметила про себя, что это как-то получилось само собой, никто ничего не просил и не обсуждал. Женщины, попавшие сюда из другого вагона, сначала держались более настороженно, чем те, кто уже провёл вместе длинные четверо суток. Однако постепенно общая суета обустраивания мест и общая тревога о будущем сблизила всех. К вечеру никто уже не помнил, где «свои», а где «новенькие».