Еще до начала сражения Гитлер переставил один из флажков на карте в своем кабинете, показывая всему миру, что фон Хольтиц, можно сказать, уже взял самую мощную тогда крепость в мире. Фон Хольтиц взял ее. Советские войска оставили город и крепость после обстрела, равного которому еще не знала история войн.

Фон Хольтиц получил от фюрера личную благодарность. Немецкое радио день и ночь горланило его фамилию признательным соотечественникам. Гиммлер предложил ему высокую должность в СС, но фон Хольтиц был пруссаком и предпочитал армию. Гиммлер спрятал свой гнев за обаятельной улыбкой сожаления, и фон Хольтиц вознесся кометой, обогнав на пути к славе даже Роммеля.

Гиммлер повернулся спиной к карте Парижа и фон Хольтицу. В отличие от гостя он не был вооружен, но не боялся, что генерал внезапно обезумеет и покусится на его жизнь. Хольтиц был в известном смысле национальным героем. Гиммлер взял свою рюмку коньяка и спокойно стоял, держа ее у ноздрей и наслаждаясь ароматом. В ящике стола у него уже лежали документы, утверждающие присвоение генералу звания обергруппенфюрера СС. Это должно было явиться его наградой после полного уничтожения Парижа, и на сей раз не могло быть и речи о предпочтении армии.

— Фон Хольтиц, — сказал Гиммлер, неторопливо поворачиваясь к нему. — Полагаю, у вас нет сомнений в нашей окончательной победе? Если есть, то, уверяю вас, они совершенно необоснованны. Еще два года — вот и все, что нам нужно. Давайте только продержимся это время — вы знаете не хуже меня, что мы вполне на это способны, — и клянусь вам, победа будет нашей… Последний успех союзников, вторжение в Нормандию… — Он презрительно махнул рукой. — Последняя попытка гибнущего. Поверьте, Хольтиц, им пришлось использовать последние людские резервы, чтобы проделать этот небольшой трюк. Нам нужно только держать оборону против союзников — и силы у них истощатся. Они поставили на карту все, полагая, что мы потерпим крах — чего, разумеется, не случится. Но тем временем, пока мы держимся, генерал, мы должны быть суровыми, должны быть жестокими. При необходимости — бесчеловечными… Вы согласны со мной?

Перед тем как ответить, фон Хольтиц сделал глубокий, неторопливый вздох.

— Рейхсфюрер, позвольте заметить, что Париж — не Роттердам… Париж — не Севастополь. Если мы разрушим его, весь мир возмутится — и да поможет нам Бог, если мы проиграем войну!

Лицо Гиммлера расплылось в зловещей, довольной улыбке.

— Нерон играл на кифаре, когда горел Рим. И весь мир до сих пор говорит об этом… Однажды, мой дорогой генерал, мир заговорит обо мне и о вас. И все еще будет говорить через тысячу лет. Мы превзойдем Цезаря и Аттилу! И если, вопреки моим ожиданиям, мы проиграем войну — по крайней мере, сделаем это в сиянии славы. — Он запрокинул голову и громко, восторженно засмеялся. — Мир будет дрожать при одном лишь звуке наших имен! Гиммлер и Хольтиц! Дети будут плакать, женщины — вопить, а самые сильные мужчины — бледнеть!

Голос Гиммлера гремел в громадном приливе предвкушаемой славы. Фон Хольтиц принял еще одну таблетку и провел двумя пальцами под высоким прусским воротником. Потом смело перебил рейхсфюрера.

— А если бронетанковые дивизии Паттона[98]войдут в Париж раньше, чем у меня появится возможность уничтожить город?

— А! Вы думаете о своей семье! Я понял, что вас что-то беспокоит! — Гиммлер крепко сжал руку фон Хольтица пониже локтя. — Не бойтесь за их безопасность, я лично ее гарантирую. Поддерживайте связь с Моделем и Хауссером. О фон Рундштедте не думайте. Это старуха и ничто больше, можете забыть о нем. Он, как и Шпайдель, уже одной ногой в Гемерсхайме[99].

— В Гемерсхайме? Генерал Шпайдель?

Фон Хольтиц в изумлении вскинул голову, и Гиммлер чуть заметно улыбнулся.

— Мои агенты полностью в курсе, уверяю вас… Мы нанесем удар, когда придет время.

— Но Шпайдель!…

Гиммлер самодовольно улыбнулся. Фон Хольтиц рассеянно вынул сигарету, закурил, и ненавистный дым потянулся к лицу рейхсфюрера.

— Разумеется, вы можете полагаться на меня, — заговорил фон Хольтиц. — Париж будет уничтожен, как только я получу обещанные войска и вооружение, но в настоящее время у меня недостаточно войск даже для защиты отеля «Мерис»[100]… Мне было сказано, что я могу получить полк тяжелых танков. Беда только в том, что танков сейчас недостаточно, невозможно даже придать по одной машине каждой роте. Там, по-моему, всего семь танков, все в прискорбном состоянии, совершенно непригодном для активных боевых действий, и пара «тигров». Кроме того, боеприпасов хватит лишь на то, чтобы вести огонь примерно двадцать минут. Экипажи этих танков используются в качестве пехотинцев… Рейхсфюрер, вы сами понимаете, у меня нет желания оказаться в Гемерсхайме или на виселице в Плётцензее, как обычный преступник, но если я не получу необходимых войск и вооружений, я не могу гарантировать, что выполню приказ.

Гиммлер с серьезным видом кивнул, закрывая ладонью рот от табачного дыма.

— Все необходимое вы получите. Теперь давайте вернемся к карте и посмотрим в деталях, что должно быть уничтожено.

По всему Третьему рейху звонили телефоны. На полуострове Ютландия, где была расквартирована Девятнадцатая танковая гренадерская дивизия «Летланд», по телефонам передавали приказ о сборе[101]. Сотни тяжелых машин покидали военный лагерь в Борисе[102]. Во Фленсбурге и Ноймюнстере[103]были собраны шестьсот всевозможных бронеавтомобилей. Саперы проложили за ночь неважные дороги. Командиры изводили солдат, требуя двигаться. Заблаговременного предупреждения о переброске бронетанковых дивизий не поступило, и в результате образовалась чудовищная пробка. Ютландия превратилась в один громадный военный лагерь.

Посреди этого хаоса Двадцатая танковая гренадерская дивизия «Эстланд», двигавшаяся по приказу на Ютландию, получила новый приказ развернуться и двигаться в обратном направлении. Обергруппенфюрера Венглера едва не хватил эпилептический припадок[104]. Подчиненные с удовольствием наблюдали за его гримасами и с предвкушением ждали брани, которая непременно должна была последовать.