— Мсье Фарён, — говорил офицер очень негромко и очень быстро, — весь город взлетит на воздух, если не произойдет чего-то весьма неожиданного, чтобы это предотвратить. Вам совершенно необходимо повидаться с фон Хольтицем, пока не поздно.

Дипломат утер несколько капелек пота на лбу. И выпил две рюмки коньяка перед тем, как ответить.

— Кто этот генерал фон Хольтиц? Откуда он? Я никогда о нем не слышал.

— Вы слышали о нем — просто не запомнили фамилию. Полагаю, вы слышали о Роттердаме? О Севастополе? Так вот, — гауптман с мрачным видом кивнул, — это фон Хольтиц.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что этот человек — выдающийся мастер в искусстве разрушения. Иначе почему для этого дела избрали именно его? Он принадлежит к той же военной школе, что и генерал-фельдмаршал Модель: слепое повиновение в любых обстоятельствах. Дайте ему топор, прикажите отрубить свою правую руку, и он это сделает, если у вас более высокое звание.

Дипломат почесал горло.

— Что… э… что говорят об этом на Бендлерштрассе[107]?

— Почти ничего.

— В таком случае, почему мы… почему вы…

Глаза гауптмана блеснули за темными стеклами очков.

— Не говорят ничего только потому, что немногие оставшиеся до того напуганы, что боятся раскрыть рот! Остальные… уехали.

— Уехали? Куда.

— Туда же, куда поедем и мы, если не будем предельно осторожны — в Плётцензее.

У дипломата отвисла челюсть.

— Повешены? — хрипло спросил он.

— Разумеется, повешены! Теперь послушайте, мсье Фарен, и скажите, что вы об этом думаете: в Париж только что прибыл новый танковый полк. Расквартирован в казармах принца Эжена в Версале[108]. Командир его принадлежит к тому типу людей, с какими нам придется иметь дело: генерал-майор, дважды понижен в звании, командует самой необузданной группой танкистов в мире. И я говорю это не ради красного словца. Уверяю вас, если об этом станет известно в Берлине, адмирал Канарис тут же даст деру. Даже не помедлит, чтобы захватить с собой бабушку…

— Что же вы предлагаете? — нервозно спросил дипломат. — Что я могу тут поделать? И вообще, зачем этот полк перевели сюда?

Бауэр пожал плечами.

— Что может быть разрушительнее танка? Особенно из Двадцать седьмого полка особого назначения…

Позвольте сказать вам еще кое-что о нем. Полк состоит из шести батальонов, командует им генерал-майор Мерсель. Как я уже говорил, его дважды понижали в звании. Все его солдаты, уже находясь в армии, получали тюремные сроки. Изнасилования, грабежи, убийства, кражи — назовите любое преступление и не ошибетесь. Мягко говоря, это совершенно недисциплинированная свора головорезов… Можете представить, что будет, если их выпустить на улицы Парижа?

— Да.

— Резня без разбору…

— Да.

Фарен медленно подошел к окну, снова держа в руке рюмку коньяка. Постоял, молча глядя на улицу.

— Кровавая баня, — произнес он наконец. — Вы, конечно, правы. Это нужно как-то предотвратить.

— Рад, что вы согласны.

— Как это будет… — Фарен заколебался. — Как это будет выглядеть, если мы устроим полицейские баррикады? Посмотрите сюда, гауптман Бауэр. — Он указал в окно на идущего по улице сержанта полиции. — Оборона Парижа — почему нет? Полицейские вместе с участниками Сопротивления… это можно организовать.

— Не сомневаюсь, что можно, мсье Фарен. Но при этом я опасаюсь, что тем самым мы можем сыграть на руку Гитлеру. У меня есть сведения, что в Париж отправлен батальон из карательной бригады Дирлевангера[109]. В этой бригаде каждый человек — прощенный преступник; прощенный не потому, что его дело рассмотрено в новом свете, а благодаря тому неожиданному решению фюрера, что даже от преступников может быть польза. Мне известно, что этот батальон направляется в Париж с целью спровоцировать то, о чем вы сейчас говорили. — Бауэр опечаленно покачал головой. — Полиция и Сопротивление… Мысль соблазнительная, но как долго они продержатся против мощи немецкой армии? Какое сопротивление смогут они оказать? Боюсь, что недостаточное.

— И что же вы предлагаете, гауптман?

— Насколько я понимаю, у нас есть только два пути. Первый — задерживать как можно дольше войска и технику, которых ждет фон Хольтиц; второй — как можно быстрее привлечь в Париж американские бронетанковые дивизии.

Фарен вздохнул.

— Хотел бы я сейчас оказаться в Лондоне.

— Охотно верю, — сказал со смешком Бауэр. — Париж не самое уютное место на земле, так ведь? Заметьте, что Германия тоже не земной рай. Адмирал уже сжигает все документы. И знаете, кто назначен обербефельшабером[110]на западе? Генерал-фельдмаршал Вальтер Модель! Этот человек способен учуять предательство за сотню километров. Думаю, даже Гитлер не особенно расположен к нему.

— Это нецивилизованный скот, — с чувством сказал Фарен. — Вы, разумеется, слышали историю о шампанском фон Рундштедта? Шпики Моделя обнаружили, что у него в погребе шестьдесят ящиков этого вина. Через пять минут через пять, заметьте! — оно все было вылито. Какая потеря! И до чего нелепая!

— Говорят, он спит, положив под подушку «Mein Kampf»[111]. Вполне могу в это поверить. Модель и фон Хольтиц не столько люди, сколько военные роботы.

Оба заговорщика постояли в задумчивости, потом дипломат допил коньяк, с решительным видом надел пиджак и взял портфель.

— Нужно подумать, что можно сделать. Париж необходимо спасти любой ценой. Я сейчас отправляюсь к фон Хольтицу, попытаюсь решить, можно ли на него как-то воздействовать. Хорошо было бы найти на него что-то компрометирующее, способное заинтересовать его друга Моделя.

— Сомневаюсь, что нам удастся. Этот человек — образец безупречности. Тем не менее желаю вам удачи. — Бауэр протянул руку, Фарен крепко ее пожал. — Буду держать с вами связь по обычным каналам — разумеется, если со мной ничего не случится.

— Буду на это надеяться.

Фарен чуть постоял у двери, прислушиваясь, потом открыл ее.